Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [70]

И было ли во всем этом что-то действительно сицилийское?

Если же нет, то как объяснить разграбление сада на вилле Легэ, ставшее предвестником неминуемого несчастья, о чём я совсем недавно вам рассказывал?

А то нападение, когда патрона просто-таки за ухо укусили, а это, вы ж понимаете, почти что: «Фернан, ты скоро умрёшь», — его кому приписывать?

А с чем рифмовать ту козью голову, что найдена была им у дверей своей виллы; голова была срезана не только по шее, но и вдоль промеж глаз так, чтобы лишь профиль окровавленный при этом оставался. «Ты не человек, Фернан», — как бы блеяла бедная коза.

И это не всё… почему это какой-то незнакомец, присев в кафе Тишина за один с ним столик и глядя ему прямо в глаза, с явным вызовом облизывал лезвие своего ножа?

Все эти, вместе взятые, изъявления чьей-то воли подтолкнуть Фернана к выходу, все эти сводящиеся к одной и той же идее остроты, разве они не сказались в конце концов на нормальном ходе событий? Не могли ли они, к примеру, как-то ослабить одну из ножек ничего не ведавшего стула, призванного к соучастию в эксперименте, сколь извращённом, столь и опасном же? Юрий Геллер, знаменитый в семидесятых годах иллюзионист, гнул ложки на расстоянии, не касаясь тех руками, одним усилием воли, как он утверждал. Конечно же, то был трюк, но ложки-то гнулись. Может, в нашем случае то же самое произошло. Поди ж ты, узнай…

Известный закон омерты, помимо всего прочего, гласит — нарушившему честь, случись тому избежать и официального, и приватного правосудия, обязательно предусмотрит судьба инструмент мести, по большей части маскирующийся под друга.

И потом: «Коли знаешь врага своего, ты сперва воспламени его, а затем уж гаси!»

Только, вот, о каком друге речь-то теперь идет?

Обо мне? Подумать только! С моей стороны это было бы… ну, очень неблагодарно, я всем Фернану обязан — он меня поддержал, зятем стать предложил, дело своё мне передать собирался и так всё устроил, что у Шарли на меня причин сердиться не оставалось.

Ужас перед сим мечом Дамокла, он что же, был единственной причиной показушного заката здоровья Фернана или как? А мог ли этот один лишь нутряной, неподконтрольный, непреходящий, прыгающий из мрака предвестницей судьбы и всякий раз наотмашь бьющий страх привести к непроходимости артерий по причине отложений на их стенках самого неприятного из холестеринов, стрессовых?

Даже будучи вдалеке от рассвета молодости своей, он всё же мог страстно в неё влюбиться, да так, что, по случаю, и похитил её…

Перемножьте-ка шестьдесят три года возраста на пристрастие к вкусной трапезе при отменной выпивке, припомните ставшие совсем недавно известными нам регулярные визиты к этим вроде бы врачевательницам и вы без труда поймёте, что трепещущее его бытие не должно обходиться без лёгкой одышки на подъёмах и может позволить себе несколько экстрасистол невзгод, замыкавших порочный круг и вскармливающих собою первобытный страх.

Так не был ли Фернан по-любому приговорён?

Возможно судьба и в самом деле решила, что так тому и быть, изменчивой той судьбе, столь искусной выдумщице, лик свой скрывающей под личиной то случая, то фатума, неотвратимости или же незадачи, ни малейшего труда не стоило над беднягой Фернаном подтрунить, подставив тому шаткий стульчишко. Шутка такая же бестактная, что и захлёст веревки. А прислать верёвку на вроде предписания кому-то пойти на ней и повеситься, это-то что за примитив, что за варварство-то такое?!

Впрочем, и в том я уверен, Фернан утешился бы, узнай он, хотя бы и посмертно, что вскорости будет явлен миру и невольный автор невинного промаха, вызвавшего у него закипание в мозгу. Объяснение пришло в виде письма фирмы «Мебель от Дюжарден». Прежде всего директор её приносил извинение за причинение возможных неудобств, обусловленных имевшей место определённой путаницы. При том ещё и требовал возвращения партии верёвок, ошибочно высланных по месту жительства Фернана.

Когда же мы, я и Франсуаз, возвращали эти верёвки, наткнувшись на них в сараюхе с садовым инвентарём, мсье Дюжарден-сын пояснил нам, что речь шла о сбое в работе автомата, считывавшего почтовые индексы. Не будем забывать, что Фернан, сбывая гробы, официально носил статус торговца мебелью.

Вот отчего патрон мой и получал один образец веревочных качелей за другим, пока не пришла, на конец, целая коробка их, правда, заказанная каким-то торговцем розницы. Увы и ах, только, вот, даже если бы тот, скажем так, неразумный автомат (не говорить же нам про автомат, что тот разумом наделён) хранил бы в памяти своей адрес коммерсанта на самом деле имевшего отношение к предмету, то и тогда бы ни за что не ведал, что одна из пустяковых его команд, квалифицированная к тому же как «досадный сбой», спровоцирует сдвоенную отправку, а та в свою очередь приведёт к драме, о чём мсье Дюжарден весьма сожалел. Отнесём же недоразумение сиё на счет одной из ошибок в сфере информатики, совершенно новой действительности, делавшей в ту пору лишь первые свои шаги.

В глубокой скорби препроводили мы Фернана к последней его обители. Мы — это Розарио, Ролан (получив уведомлёние о кончине, тот не смог упустить случая припомнить небезызвестный роман Вернона Салливана, сиречь Бориса Виана «