Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [3]
От дорогой его маман, в чьих глазах он оставался все тем же невинным малышом, благочестиво скрыли так называемый акт сыновнего отчаяния, приписав его кончине банальный вариант несчастного случая «с проломом головы от падения при попытке замены плафонной лампочки».
— Прими его душу, Господи! — вздохнула мадам Легэ, в затянутой черным бархатом комнате одна одинёшенька со слезами на глазах…
А вот это, пожалуй, вряд ли, мадам!
Не мешало бы тебе, Фернан, при жизни быть более осмотрительным. Душа, это тебе не вставная челюсть. Да, она тоже твоя и ничья больше. Только челюсть можно вынуть, почистить и вставить назад, а вот душа, она одна и на всю жизнь, её не поменяешь. Бывают, конечно, исключения, как то, с Иисусом из Назарета, ему удалось-таки через три дня после утери снова вернуть себе все жизненные блага. Но Фернан не Христос и… что сделано, то сделано.
Но, может быть Фернан сном праведника уснул? А почему бы и нет? Верно же то, что в последние годы память у него слегка ослабела — стерлись из неё, наилучшим образом подчистив совесть, если таковая вообще у него имелась, некоторые не столь уж и блистательные перипетии прежних лет.
Так что, не смотря на скрытую угрозу тайных недругов и некоторых проблем со здоровьем, совсем впрочем, незначительных, не было у него и малейшего повода, чтобы прервать неспешный ход жизни, со стороны все еще казавшейся полной удовольствий. В общем, чертовщина какая-то!
Первым предвестником тяги к своевременному им забвению чего бы то ни было, к тому же с весьма плачевными последствиями, стал неожиданный, всего за несколько недель до свадьбы, разрыв с Люсьен, с невестой. Бросила-то его она, неблагодарная… правда, долгое время не получая от него ни весточки…
В те времена призван был бедняга Фернан под знамена и, просто-напросто, позабыл известить о том Люсьен. Но подобное со всяким приключиться могло, разве ж не так? По возвращении нашел он у своей мамаши, Жоржет Легэ, в девичестве Навэ, годовалую девчушку… собственную дочь… на которой я чуть было и не женился.
Ну да, цветочки эти быстро подрастают… и столь же быстро попадают на цветочный рынок…
Чтобы не травмировать собственное чадо, ставшее новобранцем, мамаша Жоржет, не жалея себя самою, тщательно скрывала наличие вылупившегося у него приплода. Тем временем истинная мать, то бишь Люсьен, голубоглазая брюнетка с вполне, для своих двадцати лет, сформировавшимся характером, дочь свою преспокойненько оставила, объяснив это тем, что, дескать, вынуждена следовать за собственными родителями в Квебек, где в ту пору, похоже, было чем заняться и на что надеяться — несколько лет спустя Люсьен вышла замуж за Эмэ Санрегре, служащего квебекского похоронного бюро, ныне уже владеющего собственным подобным заведением неподалеку от Монреаля. Узнав об этом, Фернан, это он сам говорил потом, возненавидел дважды предавшую его Люсьен: сбежавшую, а затем и бросившуюся в объятия, пусть и находившегося на расстоянии в шесть тысяч миль, но, всё ж таки, конкурента.
Чем же мог оправдаться Фернан в собственной причуде? Война закончилась, немцы сдались. Что же такого он больше года делал, что не сыскал свободной минуты, дабы черкнуть Люсьен хотя бы пару строк? Занят был по горло, как утверждал он сам. Шофером был… у генерала. Среди сослуживцев благородная эта миссия почему-то считалась «теплым местечком».
Дабы в случае возобновления военных действий воинов своих не лишиться, все части приведены были в постоянную боевую готовность — их постоянно, по ложной боевой тревоге, перебрасывали с места на место, во время одной из которых солдат Легэ и попал в Вейден, под Колонь. И пока генерал играл в войну, Фернан дни напролет до блеска натирал свой Jeep, отдавая этому занятию все свои помыслы, без остатка. Не было для него никаких тренировок, ни ползанья по грязи, ни карабканья на пределе сил и дыхания по подвесным лестницам. В обязанности его входило лишь поддержание морального облика высшего офицера на подобающем уровне, через подачу тому безукоризненно чистого авто.
Шел 1946-ой год… Телефон в ту пору вещью был экзотической, элитной. В минуты откровенности Фернан, положа руку на сердце, уверял нас, дочь свою и меня, будто догадывался, что кто-то рассказал-таки Люсьен, где он находится и та, дескать, все поняла и написала ему.
Не дурно, Фернан, отличная уловка… Да только не было этого, каналья, никто и ни о чем ей не сообщал. Просто инсценировка эта устраивала тебя, позволяла тебе не помнить, что родители твои из своего сердца ее вычеркнули, в особенности твоя мать, которой трудно было сносить ее манеру ставить тебя на место по всякому поводу и без оного. Она хотела тебя сделать ещё лучше, твоя Люсьен, только раньше до совершенства тебя довела твоя доблестная маман. За те несколько месяцев, что длилась ваша помолвка, между двумя женщинами шла беспощадная борьба по навязыванию противоположных, несовместимых по сути методов возведения на пьедестал общего идола, тебя, Фернан, и то была твоя Голгофа!
Но, прямо-таки с небес, в твой почтовый ящик свалилась призывающая на службу повестка и у тебя, для раздумий, появилось целых восемнадцать месяцев избавления. После трех дней неизбежного общения в Малой Крепости с военным людом, по выяснению профпригодности, тебе удалось настоять на признании твоей сноровки в управлении грузовичком прачечной семейства Легэ и ты с облегчением вздохнул, поняв, что бельгийская армия под началом союзнических сил доверяет тебе осторожно вести ее куда следует.
