Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [19]

Ай, ай! Ну, вот…

Чёрт меня подери! Ну, что за наивность? На такие трюки торгаши натасканы не хуже полицейских псов. Несколько минут погодя, она вышла со всей этой кучей белья, из которой ей, конечно же, ничего не пришлось по вкусу, на что у неё было право, но одни трусики исчезли. И не я один это заметил. Одна из продавщиц, тренированная, фурией на неё тут же и набросилась. Потребовала, чтобы та следовала за ней в кабинку и показала ей исподнее под угрозой вызова секьюрити. Прекрасная посетительница делала вид, что смущена.

Тут-то и вышел на сцену я:

— Представляешь, Мирэй, ты же знаешь какой я мнительный, так вот я за этой мадмуазель краем глаза следил. Пронесла она в примерочную кабинку двое трусиков. Сколько из них она вынесла?

— Двое, мсье, но…

— Что, но? Ты прекрасно видишь, что малейшего повода нет отрывать у этой милой девушки её время, к тому же она вовсе не смахивает на мелкого воришку.

Отлично сработано, Каллаган! Какая властность, какая выдержка! Никак не могу объяснить себе кураж, пойманный в тот день закоренелым тихоней, каким я был в ту пору. Я проводил её к выходу, где дожидался её сидевший на привязи к ручной тележке пёс. Я даже предложил ей встретиться. Пёс посмотрел мне прямо в душу… не было ли там косточки для него? Он живо прыгнул на меня, как только она его отвязала. Девушка улыбнулась мне… должно быть ободряя. Она ответила мне утвердительно. Тем более не могу себе объяснить, как это Галереи превратились вдруг в крытую соломой хижину, а фасад покрылся розовыми кустами. Она удалилась. Я вбежал вовнутрь, чтобы увидеть заполнившее весь магазин солнце. На линии горизонта поднимались пурпурные и лиловые всполохи, они вплетались в трепещущее полотнище лазурной акварели. Я смотрел на мир сквозь разноцветные линзы. Любовь, любовь! Стоит тебе только нас коснуться! Я наслаждался той пресыщенностью чувств, что очень схожа со счастьем, и я дышал им полной грудью… Девушка звалась уже на «ты», лучшим из имён. Через витрину мне была видна её спина, а перед глазами упорно стоял её образ. Я уже не помнил, как она только что стащила шёлковые персиковые трусики фирмы Ля Перла модели 052–030 размера 38. Может и всплывёт это ещё как-нибудь в моей памяти, появись они на полу возле моей постели знаком сводящего с ума обещания…

У-у-а-а-а-у-у-у-у! какова, плутовка!..

Несколькими неделями позже, поприсутствовав уже ни на одних похоронах, сидел я рядом с Легэ и ожидал его привычную утреннюю шутку, но та так и не последовала. Напротив, впервые увидел я его вне себя; он говорил мне:

— Что-то не клеится… покойник в Эн-Сен-Жан, а у меня на него ровным счётом ничего… очень мне это не нравится.

С некоторых пор не было с нами Розарио, тот с головой ушёл в подготовку к экзамену для поступления в следственную полицию. Фернан попросил вызвать его. О всяком сыгравшем в ящик по всей округе в радиусе десятка километров в первую голову узнавал Розарио, благодаря чему ни одному из собравшихся к путешествию в вечность не удавалось избежать дилижанса Легэ. Не могло быть и речи, вплоть до самых предместий Монса, Лувьера и Бенша, чтобы кто-либо отважился убраться в мир иной без его ведома… Не сносил при том он никакой конкуренции, укусил бы, случись в том надобность, не задумываясь.

В самом начале карьеры, в 1948, ему в голову пришла отличная идея: привлекать к участию в своём предприятии кюре окрестных приходов. Не скупясь, вносил он щедрую лепту в их богоугодное дело, в обмен на всякого усопшего, похороны которого рекомендовалось теми проводить через него. Божьи слуги, поначалу дивившиеся доселе неведомому в рядах их паствы прихожанину, в итоге пришли к логичному согласию о выгоде взаимного с ним пользования лифтом, под названием вознесение. И стала переходить та традиция от отца к сыну… как гласит народная молва.

Розарио, с круглой будто полная луна физиономией, в ореоле чёрной густо вьющейся шевелюры, с его манерой запрокидывать голову, чтобы с высоты своих стандартных метра шестидесяти пяти коренастого сицилийца смерить вас полувопросительным, полунасмешливым взглядом, любивший порассказать премерзкие истории, никогда не был мне антипатичен… скорее напротив. Я прощал ему даже такие выходки, как неконтролируемый занос ведомого им похоронного автобуса, когда какой-то, впрочем не такой уж и чёрной кошке пришла вдруг в голову идея перебежать нам дорогу. Никогда я так и не узнаю, хотелось ли ему её придавить, только он при этом обронил с сожалением: «Mannaggia alla miseria»… т. е. «проморгал я её», что оставляло всякие сомнения в его намерениях. Мало помалу, но пообвыкся я и с подстрекательским, но безобидным юмором его.

Ну, а что до кошки… рассказал он мне, к примеру, что некогда, в расцвете ещё своих двадцати лет, работал он горным мастером в шахте 28 и вместе с лучшим своим другом Джино похитил кошку у своей квартирной хозяйки, для которой бедное животное было единственным смыслом жизни. Оттащили они её на пустырь, простиравшийся вдоль канала, свернули той шею, ободрали с неё шкуру, выпотрошили, разделали, принесли на дом хозяйки и приготовили под соусом из зелёных оливок. Отведали сотворенного сами, из чувства искренней благодарности предложили бедрышко хозяйке, чем та была буквально очарована. Несколько дней спустя прохвосты укатили на своём Гуччи 500 в Италию, в отпуск. По прибытию на место они отправили несчастной, потерявшей всякую надежду, но каждый вечер перед тем, как запереть все засовы, продолжавшей душераздирающе взывать в темноту: «Мину, Мину» домохозяйке открытку с фотографией великолепной персидской кошки и коротким посланием на обороте: «Нам не понятно, как ваша кошка вместо нашего кролика смогла очутиться в вашей кастрюле. Но мы её очень любили, так же как и вы, и храним о ней трогательное воспоминание».