Воспитание сердцем. Без правил и условий. - [82]

.

Отчасти эти факты объясняются экономическим давлением: чем больше стресса переживают родители, тем выше вероятность, что они используют насилие, чтобы добиться от детей послушания[224]. Мелвин Кон[225] блестяще продемонстрировал, что подчиняться правилам и уважать власть обычно учат своих детей родители из рабочего класса (и они же прибегают к наказаниям для достижения этих целей). Тогда как родители из среднего класса, особенно белые воротнички, чаще хотят, чтобы их дети были самостоятельными и принимали решения независимо. Кон выдвинул гипотезу, что это, в свою очередь, навязано теми ожиданиями, с которыми взрослые сталкиваются на работе. Его общие выводы были подтверждены другими исследователями и подхвачены международными данными, что телесные наказания больше распространены в тех культурах, где в детях ценится послушание, чем в тех, где важна уверенность в себе[226].

Есть также сложный вопрос этнической принадлежности. В США, по-видимому, афроамериканцы «меньше, чем белые родители, стремятся воспитать в детях независимость и больше предпочитают послушание», даже когда СЭСС находится на стабильном уровне. Афроамериканские матери чаще, чем белые, одобряют агрессивное поведение своих детей по отношению к сверстникам[227]. Что касается жестких дисциплинарных практик, в том числе физических наказаний, на основе имеющихся данных можно сделать два вывода: классовая принадлежность более значима, чем этническая принадлежность, хотя и последняя тоже важна. Когда в 1990 году у 1000 родителей спросили, приходилось ли им бить детей за последнюю неделю, около 70% афроамериканцев и 60% белых ответили утвердительно. В другом исследовании (в 1995 году), где родителей спрашивали, приходилось ли им в прошлом году применять телесные воздействия, эти показатели составляли 77 и 59% соответственно. Разница оставалась статистически значимой, хотя и несколько снизилась, когда был принят во внимание фактор СЭСС[228].

В 1988 году при опросе родителей об их отношении к физическим наказаниям против этой идеи выступали 22% белых и 9% афроамериканцев. Особенно бросается в глаза диспропорция в изменении отношения со временем. В 1968 году телесные меры одобряли 90% американцев во всех этнических группах. Ряд исследований с этого момента до 1994 года обнаружил устойчивое и удивительно резкое (на треть) снижение числа белых, одобряющих битье. Среди афроамериканцев за ту же четверть века показатель снизился лишь на 14%[229].

Доводы против целесообразности физических наказаний достаточно убедительны, но в последние годы был выдвинут интересный аргумент: подобная практика, возможно, неодинаково воспринимается в разных этнических группах. Кирби Дитер-Декард, Кеннет Додж и двое других исследователей привлекли много внимания, утверждая: поскольку применение физической силы в воспитании среди афроамериканцев распространено более широко, черные дети воспринимают то, что родители их бьют, иначе, чем белые, и этот опыт не имеет для них таких же негативных последствий. Исследование, в котором принимали участие 466 белых ребятишек и 100 черных, выявило, что физическое наказание приводит к проявлениям агрессии и похожим проблемам только у белых. Эти исследователи — все, кстати, белые — предположили, что афроамериканские дети не обязательно «воспринимают физическое наказание как признак отсутствия родительского тепла и заботы» — при условии, что дело не доходит до жестокого обращения[230].

Если вы считаете предосудительной идею намеренно причинять детям вред, неважно, где это происходит, кто это делает или почему, согласитесь, что это весьма провокационный вывод. Однако он заставляет задуматься, не опираются ли наши возражения на набор предпосылок, не имеющих универсального значения? Возможно, максима «никогда не бей ребенка» просто очередной пример того, как более сильная группа пытается навязать свою этику менее сильной? Или, наоборот, заявляя, что некоторые вещи недопустимы, мы просто пытаемся заставить оппонентов замолчать?

Ранее я утверждал, что психологические реакции на события, которые случаются с нами, не вписываются в механическую схему «стимул — реакция». Важно, какое значение мы придаем происходящему. Не само действие определяет свое влияние, а то, что оно означает для отдельного человека или общества[231]. Но теперь такой интерпретационный подход сталкивается с непростым вопросом: существуют ли поступки (битье детей и намеренное причинение им боли), которые ни при каких обстоятельствах нельзя истолковать как безобидные, а тем более как позитивные, независимо от намерений родителя? Мы (и что еще важнее, сам ребенок) можем изо всех сил стремиться представить акт насилия как выражение заботы, но в конечном счете поймем, что такая эмоциональная алхимия просто невозможна. И даже если ребенок мог примириться с подобным положением вещей, что хорошего в смешении любви и насилия? Разве мы хотим, чтобы наши дети выросли с уверенностью, что причинять людям боль равнозначно демонстрации заботы о них?

Как минимум часть возражений против физических наказаний относится, конечно, к практической, а не к моральной сфере. Исследователи, считающие эту методику в целом проблематичной, указывают на ее последствия. Именно поэтому особенно важно разобрать утверждение Дитера-Декарда и Доджа (D-D&D) о том, что некоторые дети не ощущают последствий наказания. Хотя по ряду причин я не уверен, что это правда.