Воспаленная линия горизонта - [2]

3.

Есть две точки, на которых единственно может базироваться любая из вариаций отождествляющего мировоззрения - наслаждение и страдание. Если я - сплетение мыслей, эмоций и телесных движений, то кроме этих двух нет и не может быть других действительно серьезных объектов моего интереса и мотивов деятельности. А так как эти двое - сиамские близнецы, и чем больше одно, тем больше второе, то возможно или, запасшись терпением на будущее страдание, рвануть в погоню за наибольшим наслаждением, или, наплевав на упущенные возможности, не спеша двинуться, исповедуя наименьшее страдание. Два, вроде бы, антипода - гедоника и рациональность. У каждого свои доводы, для одного неопровержимые, для другого - абсурдные:

- Как вы можете так бездарно прожигать жизнь?! Пренебрегаете здоровьем, благополучием и пр.. Разве не высшее благо - покой, семья, уверенность в завтрашнем дне?

- Вовсе нет. Ваше наслаждение хоть и растянуто длиннее по времени, т.е. больше количественно, но зато несравненно беднее качественно, т.е. менее интенсивно....и т.д. и т.п..

Что-то общее сквозит между этими двумя мировосприятиями, как между электрическими полюсами или качаниями маятника. Так, нарисованные на листе бумаги фигуры, как бы друг от друга не отличались, одинаково игнорируют третью координату. Когда же разговор заходит об вертикальной плоскости, они оба неизменно обращаются в ноль. Наслаждение как бы имитирует гармонию. С одной стороны оно дает нам понять, что есть нечто иное и лучшее, чем наше обыденное состояние, но с другой - посредством страдания, показывает, что источником то этого лучшего является вовсе не оно. Оно лишь отражает гармонию, но ее не содержит. Когда при взгляде в зеркало мы видим предмет за своей спиной, чтобы его взять надо повернуться в обратную сторону от зеркала, иначе ткнемся рукой в стекло. Жажда наслаждений - не факт, а наша интерпретация факта - дисгармонии бытия - истинное преодоление которой как раз требует устранить страсть.

4.

Каждый, кому когда-нибудь добровольно или по принуждению (из-за капризов судьбы) приходилось задумываться про сущность страдания, осознавал, что, если человеку больно после драки, стыдно после разврата или тошно после пьянки, он еще не имеет дело с головой спрута, а лишь содрогается от прикосновения ядовитых присосок на его щупальцах.

Я всегда неизменно чувствовал себя в хаосе собственных мыслей, чувств и, тем паче, телесных отправлений как бы немного не в своей тарелке. Было что-то в них во всех, что я никак не мог согласится признать своим. И дело даже не в том, что все эти частности непрестанно друг другу противоречили, заставляя меня вращаться с бешенной скоростью в разные стороны, как флюгер во время урагана, а в неприятии мной самого факта частности. Интуитивно я не соглашался растекаться в дифференцированном множестве извне навязанных мне состояний. Я не могу быть подвержен изменению. Течет нечто, принадлежащее мне и для чего-то мне служащее. Я же смотрю на этот поток, сидя посреди на неподвижной скале, и знаю, может быть, из какого-то неведомого прошлого опыта, что, бросься я в него и попытайся там раствориться, сама природа потока, каждая его молекула отторгнет меня. И он будет бить меня сначала о подводные камни, затем выбросит на ту же прежнюю скалу, и я буду мучительно мерзнуть, обсыхая на ледяном ветру, и гнойными ранами воспалятся на мне следы от ударов, и водяная соль будет разъедать их.

Однако поток повиновался мне, или правильнее сказать, стремился мне угодить. Но я, глядя на свое искаженное в нем отображение не мог с точностью уяснить, зачем дан мне этот поток и в чем собственно смысл моего с ним двусмысленного единения. То мутно-красным становился он, то водорослиево-зеленым, и лишь изредка мелькало просветленное дно, на мгновение приближая отражение к оригиналу.

5.

Теперь, когда сгустилась чернота ночи, лишь луна плавала по поверхности, ломаясь и извиваясь, превращенная водой в нечто пресмыкающееся. Снова и снова воспроизводила память костер неба и окровавленную реку, в которую вытекла тоска солнца, раненного бритвой взгляда, трансформирующего фактор радиуса в феномен соприкосновения земли и неба.

Река моя была как бы одновременно субъектом и объектом: первое - в отношении луны, второе - в отношении меня. При этом первое становилось возможным, благодаря второму.

Что есть поток как не последовательность неких состояний? А последовательность и состояние - суть сосуды, наполненные временем и пространством. Я же иной природы. Все, что течет, подвластно мне, но меня не затрагивает. "Я желаю чего-то", "я думаю о чем-то". Здесь "думаю", "желаю" и "я" принципиально отличны. "Я" - центр форм, но не часть. В смысле как таковом нет факта, в факте - ничего бессмысленного.

Как частицы воды бывают в луже, в озере, в капле дождя, и лишь попав в рамки русла, становятся рекой, так в природе, могут существовать независимые (в том смысле, в каком камень независим от камня) друг от друга мысли и чувства, являясь для личного сознания как бы средой обитания. Элементами этого сознания они становятся, обретая общность в направлении движения и оставляя единый след в прошлом в виде памяти, только благодаря "я".