Воскресший для мщения - [11]

Мать тоже не сидела дома, отец устроил её главным бухгалтером на мебельную фабрику. Миша рос под присмотром постоянно меняющихся нянек и домработниц. Последняя была, когда ему стукнуло уже четырнадцать. Толстая веселушка тридцатипятилетняя Надька и стала его первой женщиной, после чего она с позором была изгнана из дома Вероникой Ивановной, неожиданно вернувшейся домой и заставшей Мишеньку как лягушонка барахтающегося на безразмерной, расплывшейся как амеба, Надьке. Вероника Ивановна пожаловалась мужу, но Гавриил Михайлович, представив себе воочию описанную женой картину, так расхохотался, что его чуть не хватил удар. У него из глаз текли слезы, он указывал пальцем на Мишку и сумел выдавить из себя только одно слово: "Молодец парень... Так держать..." Да, как все было хорошо, он жил в настоящем земном раю... Но... Всему приходит закономерный конец, за все в жизни надо платить... Особенно за богатство в нищей стране...

... В январе 1983 года, когда Михаил вернулся из школы, то обнаружил дома печальную картину... Все было перерыто вверх дном, а в гостиной сидела вся в слезах мать и пила коньяк.

- Что? - бросился к ней Миша. - Обокрали квартиру? Где отец?

Мать как-то странно улыбнулась и влила в свой рот полную рюмку коньяка. Мутным взглядом поглядела на сына.

- Да что такое?! - крикнул Михаил, хотя до него уже кое-что начало доходить.

- Вот такие дела, Мишель, - блаженно улыбалась мать. - Кажется, финита ла комедиа... Кончились благословенные брежневские времена... Теперь приходится отвечать... Впрочем, - вдруг крикнула она и стукнула кулаком по столу, - мы ещё поборемся! Ничегошеньки они у нас не нашли... Видишь, все перевернули, а ничегошеньки не нашли... Наш папочка не дурачок... Наш папочка, наш Гаврюшенька...

И, произнеся его имя, вдруг как-то сразу обмякла, стала медленно оседать на стул, присела на самый краешек и чуть не грохнулась на пол. Михаил еле успел поддержать её.

... Может быть, отец бы и поборолся, опытнейший адвокат Сидельников обнадеживал мать, но... уж больно строго взялся за борьбу с коррупцией новый генсек... Тогда ещё всерьез думали, что в нашей стране можно бороться с коррупцией. Поглядел бы кто-нибудь лет на десять - пятнадцать вперед, узнал бы, что такое настоящая коррупция, настоящее масштабное воровство... Но не дай Бог было в восемьдесят третьем году оказаться в роли козла отпущения...

Суд состоялся в июле того же года. Обычно в это время года они бывали на юге, в Пицунде или в Форосе, и обслуживающий персонал санатория или пансионата пытался угадать любое желание Гавриила Михайловича или любого члена его семьи. Теперь же они сидели в душном помещении районного суда и ждали приговора.

Сидельников пытался ободрить поникшую духом Веронику Ивановну, но давал понять, что очень уж суровые настали времена и что надежды на мягкий приговор весьма призрачны. Больно уж страшная была статья - 93 "прим" хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. По этой статье предусматривалась и высшая мера...

Четырнадцатилетний Михаил сидел в зале суда, глядел на своего пятидесятипятилетнего отца и порой в его душе шевелилось чувство гордости ему нравилось, как держался отец, спокойно, уверенно, хотя сильно исхудал, побледнел и совсем поседел. Дело было громкое - в школе его стали дразнить сыном ворюги, причем особенно ретиво издевались те, кто пользовался ранее услугами Лычкина, те, чьим родителям он доставал дефицитные лекарства, путевки в санатории, билеты в Большой театр или на Таганку... Продолжал глядеть с уважением на Лычкина лишь хулиганистый Игорь Глотов, старший брат которого Николай, несмотря на двадцатилетний возраст, давно уже проторил дорожку в места не столь отдаленные.

Отец сидел за решеткой и делал едва заметные ободряющие жесты жене и сыну, сидящий в зале. Михаилу припомнилось письмо отца, которое недавно принес им Сидельников.

"Я ничего не боюсь", - писал отец. - "За все в жизни надо отвечать, и в принципе, я всегда был готов к этому, хотя и надеялся на лучшее. Будь мужчиной, сын, главное в жизни не остаться никем и ничем. А я, сам знаешь, пожил всласть. И, как писал классик, попил живой крови, а не питался падалью... Что будет, то будет. Петр Петрович делает все, что может, но времена сейчас лютые. Сами знаете, что по этой статье кое-кому и высшую меру уже привели в исполнение... Так что, все что ниже этого - уже победа..."

Однако, когда судья медленным равнодушным голосом стал зачитывать приговор, Лычкин напрягся до такого состояния, что, казалось, он сейчас потеряет сознание...

"... к тринадцати годам с отбытием наказания в колонии строгого режима с конфискацией имущества", - произнес, наконец, судья, и глаза Лычкина блеснули радостью. Как-то дернулся и Сидельников, бросил взгляд на Веронику Ивановну и поднял вверх большой палец правой руки.

"Это победа, Вероника Ивановна, победа!" - крикнул он. - "И это ещё не все! Еще не вечер, я тут же подаю апелляцию в вышестоящий суд... Поборемся, мы ещё поборемся...

И наверняка бы поборолся, но... слишком сильными оказались впечатления для полнокровного пятидесятипятилетнего Гавриила Михайловича. Его не успели этапировать в зону, он скончался в Бутырской тюрьме в начале августа того же года от обширного инфаркта...