Воскреснуть и любить - [9]

— Славная пациентка повадилась ходить сюда как часы.

— А ты не считаешь, что стоит ей перестать навещать клинику, как с ней и вовсе сладу не будет?

Кэрол не обладала неистощимым терпением доктора родильного дома. Она в сердцах хлопнула по столу пачкой медицинских карт.

— Надо разложить их в алфавитном порядке, — не моргнув глазом сказала Огаста.

Помощница никогда не выходила из себя, и за это Кэрол готова была возненавидеть ее. В этой блондинке было шесть футов росту. Она никого не судила и никому не читала нотаций. Когда же имела дело с будущей матерью типа крошки Мэйбл, кормившейся торговлей наркотиками, а при случае, возможно, и принимавшей их, Огаста лишь хладнокровно набрасывала перспективу жить с больным ребенком, отравленным еще в материнской утробе. Она показывала фотографии, объясняла, что такое вечно хнычущий ребенок, которого ничем нельзя успокоить, который не в состоянии выразить свои чувства, не способен учиться в школе и всегда будет зависеть от матери, чьей обязанностью станет вечный уход за ним.

Если будущая мать не слишком далеко зашла, случалось, что она прислушивалась к Огасте. Кое-кто даже менял свой образ жизни. Однако подавляющее большинство сердились на нее — так же, как сегодня сердилась Уилфред.

— Так что же тебя тревожит? — спросила помощница.

Кэрол подняла глаза и увидела причину своей тревоги. В дверь вошел Энтони Хэкворт и остановился рядом с Огастой. Побарабанив пальцами по столу, девушка поглядела на священника и встала.

— Расскажу позже, — пообещала она.

Увидев устремленный мимо нее взгляд, Огаста обернулась и принялась осматривать пришельца так же тщательно, как осматривала своих беременных пациенток. Затем она посмотрела на Кэрол.

— Теперь понимаю, почему ты хочешь подождать, — сказала она, подарила гостю щедрую белозубую улыбку, отошла в сторону и широко зашагала по коридору.

Хэкворт остался стоять в дверях. Он все понял с первого взгляда. Зная, что здесь расположена амбулатория, священник ожидал увидеть стены, выкрашенные в традиционный зеленый цвет или оклеенные дешевыми обоями спокойных тонов. Однако стоило открыть дверь, как у него зарябило в глазах. Две стены в приемной были украшены лозунгами о необходимости беречь свое здоровье и соблюдать правила гигиены, выполненными в пышном стиле бандитских заборных надписей. На других двух стенах красовалась фреска, изображавшая детей разных рас, играющих на изумрудно-зеленой траве, которой соответствовало по-королевски голубое небо. Пластиковые стулья также были раскрашены в яркие цвета. Даже обложки разложенных на столах брошюр были такими цветастыми, что невольно привлекали к себе внимание.

Оформление директорского кабинета в виде желтых и красных пятен было подчинено той же цели. Как и внешность женщины, стоявшей за письменным столом.

Кэрол Уилфред не была поклонницей утонченности. До сих пор ему не приходилось видеть женщину, которой белый цвет одежды только прибавлял сексуальности. Блузка с короткими рукавами и глубоким квадратным вырезом едва скрывала пышную грудь, а юбка и широкий белый пояс подчеркивали тонкую талию и пышные, женственные бедра. Девушка стояла за письменным столом, но если юбка ее была такой же, как вчерашняя, то Хэкворт сильно сомневался, что она прикрывает колени.

Однако чувственную натуру Кэрол выдавали не только роскошные формы или их вызывающая демонстрация. Она носила украшения, которые больше подошли бы к платью для коктейля, и пользовалась косметикой, подчеркивавшей каждую особенность ее необычного лица. Любая его черточка жила своей жизнью. В нем было что-то от античного божества. Вот откуда название ее фонда, подумал Хэкворт. Она и есть воплощение Исиды, с ее материнской нежностью и дерзостью повелительницы людских судеб.

— Входите, — сказала Кэрол. — Не стану говорить, чтобы вы чувствовали себя как дома, поскольку знаю, что из этого ничего не выйдет. Однако садитесь.

Она выдвинула из-за стола стул и села, повернувшись лицом к дивану и двум удобным креслам, принадлежавшим выселенной из квартиры пациентке и дожидавшимся здесь возвращения к хозяйке. Кэрол ни с кем не разговаривала, сидя за столом. Высокомерие противоречило ее натуре.

— Кофе? — спросила она, указав рукой на столик у окна.

— Нет, спасибо.

Энтони сел на один из стульев. Она ожидала, что гость будет усаживаться очень осторожно. В нем не было ни капли жеманства. Никому бы и в голову не пришло заподозрить в этом крупного мужчину с честным лицом, несмотря на его профессию. Но он был серьезным человеком, как все церковники. Казалось, что сядет прямо, упрется ногами в пол и заговорит, наклонившись вперед с таким видом, словно от слов, которыми они обменяются, будет зависеть судьба мира.

Однако проповедник уселся так непринужденно, будто этот стул принадлежал его семье лет сто или хотя бы с основания «Фонда Исиды», и устремил на девушку немигающие глаза.

Да, отдыхающий Энтони Хэкворт представлял собой внушительное зрелище…

— Если вы пришли из-за вчерашнего, то не стоило трудиться, — сказала Кэрол, складывая руки крестом.

Это движение натянуло ткань на ее груди, что не укрылось от внимания священника. Кроме того, он заметил на ее шее ожерелье из красных и пурпурных бусин, из которых обычно делали четки, но ничего не сказал.