Воскрешение на Патриарших - [52]

Отец этой ссылкой очень гордился. Она была как бы отчет перед Богом за прожитые годы. Сам Олег Николаевич продвинулся немного дальше отца и тоже этим был горд. У него было уже несколько публикаций – и в России, и за рубежом. Хотя, по сути, они повторяли наработки отца, за исключением пары реальных находок самого Олега Николаевича.

Эта деятельность в их семье определенно приобрела мистический, почти религиозный характер. Скорее это была непонятная никому миссия. К которой, впрочем, и дед Олега Николаевича – а начал эпопею со «Словом» именно дед, – и отец, да и он сам относились серьезно и с душой. Но все равно какая-то обреченность присутствовала. Даже не обреченность, а некая потребность. Естественность происходящего.

«Вот правильное слово! – подумал Олег Николаевич. – Именно „естественность происходящего“. Правильность даже. Правильность прямоходящего осла».

Олег Николаевич споткнулся. В этом месте асфальт треснул, его нутро неприятно вывернулось и оголилось, и он задел носком ботинка шершавую поверхность. Сразу на коже очертилась противная серая полоска. Поцарапал.

«Ну все… – расстроился Олег Николаевич. – Ботинки пропали. Жалко как. Жалко!»

Он буквально полмесяца назад купил себе новые ботинки. Синего цвета. На день рождения, давно хотел такие. Наверное, с юности. Теперь вот ботинки есть, но поцарапанные.

Мысли об отце, о деде, о детстве в Столешниках самым гадским образом перемешивались с жалостью об оцарапанном ботинке. Олег Николаевич вдруг понял, что мысли об отце занимают в голове ровно столько же места, сколько и переживания о вредной царапине.

«Вот ведь какая скотина человек, – шагал в горку переулка Олег Николаевич. – И самое скотинистое в этом, что эта скотина я».

Дед его, Иван Иванович Майоров, был сыном крепостного крестьянина из Тамбовской губернии. Сумев поступить в Московский университет, Иван Иванович проучился в старом казаковском университетском здании на Моховой лишь три полных курса. Затем, как говорили тогда, ушел в революцию. В 1920-е работал по просвещению у Луначарского. Репрессий каких-либо избежал. Помер очень вовремя, заслуженным революционером. Он-то и начал эту семейную эпопею со «Словом о полку Игореве». Но дед, что интересно, являлся сторонником поддельности «Слова». Майоров-старший доказывал, что «Слово» было написано в ХVIII веке архимандритом Иоилем в Спасо-Преображенском монастыре Ярославля. По официальной версии, именно Иоиль, когда монастырь прикрыли при Екатерине, отдал рукопись известному коллекционеру графу Мусину-Пушкину. Иван Иванович писал статьи, приводил филологические обоснования, кипятился на заседаниях литературно-исторических обществ, не подавал руки приятелям, которые считали «Слово» реальным, словом, занимал активную общественную позицию. Которая, впрочем, довольно быстро сошла на нет, когда сам товарищ Сталин признал «Слово о полку Игореве» великим произведением русской литературы двенадцатого века. За сим Иван Иванович Майоров и скончался.

«Форма… Да!» – Олег Николаевич уже спускался по Столешникову от Тверской.

Или от улицы Горького, как ему было привычней. Забавно, в его молодости модно было называть улицу Горького Тверской, теперь же он часто слышит от некоторых дам, подчеркивающих свою старомосковскость, именно улицу Горького!

«Текст должен быть как… белка в колесе! Одновременно белка и бежит в колесе, и описывает, что вокруг, и плюс колесо само рассказывает о белке! Господи, что у меня с мозгами?! А ведь просто я хочу написать об отце. Ну и о себе немного. Кто я: белка или колесо? Фу ты!»

Переулок здесь сбегает вниз очень круто, и Олег Николаевич перебирал ногами осторожно и немного суетливо. Иногда казалось, что носок его синего ботинка чуть тонет в асфальтовой серо-фиолетовости, раздвигает ее и скользит вниз, вниз по переулку, как кораблик по весенней воде.

«Пускали здесь кораблики в его детстве? Не помню. По идее, должны были. Больно уж место подходящее. Но не помню. Надо же, не помню».

Удивительно, но в этих местах чудесным образом, вплоть до перестроечных вакханалий, сохранялась древняя планировка средневековой Москвы. Которая, несмотря на наглую молодежь в виде доходных зданий конца девятнадцатого века, совершенно не терялась. А наоборот, доминировала, как бы утверждая, что эти выскочки скоро исчезнут и старинные улицы, прочерченные на планах учеными монахами, широко выдохнут, сбросят с себя чепухистику суетливых веков и заживут прежней размеренной жизнью.

После смерти отца – а вскоре ушла и мать – Олег Николаевич продал свою пятиэтажку на Водном стадионе, добавил деньги, вырученные за отцовские хоромы в Столешниках, добавил одного Айвазовского из наследства и купил хорошую двушку у Никитских ворот. В угловом доме, где испокон его века был магазин «Ткани», а сейчас расположился «Сбербанк». Комнату в Столешниковом переулке он продал очень вовремя. Тогда еще комнаты в коммуналках в центре охотно покупали за бешеные деньги. Позже выяснилось, что проще брать дома целиком, рубить их под корень и штамповать железобетонные макеты «под старину».

Олег Николаевич резко остановился. Тело по инерции шатнулось вперед.