Воскрешение королевы - [2]

Разве наши предки чувствовали по-другому? Разве мы не способны понять Шекспира и Лопе де Вегу, Гонгору[1], Гарсиласо[2] или рыцарские романы? С годами меняется только антураж, а любят, ревнуют и страдают всегда одинаково.

— Представь, что играешь роль в исторической пьесе. Возьмем, к примеру, писателей: по сути, их труд состоит в том, чтобы день ото дня влезать в шкуру героев прошлого. Литература, живопись, даже музыка — все это лишь попытки возвратить хотя бы на время давно ушедшие эпохи. Знаешь, иногда случаются удивительные совпадения, необъяснимые вещи. Возможно, все настоящие творцы — медиумы. Многие писатели признавались, что создают свои книги под диктовку неких таинственных сил, которые овладевают их сознанием. Искусство потому и существует, что мы вечно играем одни и те же роли в одних и тех же драмах. И ты, современная девушка, которую никто не выдаст замуж против воли, влюбившись, почувствуешь то же, что и Хуана, и скажешь об этом примерно теми же словами. Так или иначе, у тебя гораздо больше шансов понять ее, чем у меня.

— Звучит вполне убедительно, — улыбнулась я, — но ты словно уговариваешь меня подняться на борт машины времени. А сам всего-навсего хочешь поведать мне историю чужой любви. Впрочем, если ты хороший рассказчик, у нас должно получиться. Воображение у меня живое, даже слишком. По крайней мере, можно попробовать.

— Дело не только во мне, но и в тебе. Ты и сама могла бы немало рассказать мне о Хуане. В таких делах, как ревность, ты уж точно разбираешься лучше меня.

Мануэль неплохо изучил меня за несколько месяцев. Мы познакомились весной, когда бабушка с дедушкой в последний раз навещали меня в Мадриде. В тот день на мне был английский костюм и шейный платок от «Гермес», бабушкин подарок. Я нетерпеливо мерила шагами вестибюль отеля «Палас» в ожидании стариков и вдруг увидела его. Мануэль показался мне пришельцем из давно минувшей эпохи. Седой как лунь, синеглазый, с прозрачной кожей, густыми бровями и неожиданно яркими, чувственными губами. Он сидел нога на ногу в глубоком, обтянутом штофом кресле в стиле ар-нуво и с угрюмым видом курил. Тогда меня привлек не только колоритный вид незнакомца, но и то, как самозабвенно он вдыхал сигаретный дым. Позже Мануэль признался, что сразу обратил на меня внимание: в Мадриде нечасто встретишь девушку смуглую, как уроженка тропиков, и высокую, словно скандинавка. Мне уже приходилось слышать такое. Сама я ужасно стеснялась своих метра семидесяти пяти и чувствовала себя вовсе не привлекательной девушкой, а нескладным жирафенком. Кроме всего прочего, у меня были огромные глаза, влажные и печальные, совсем как у этих животных.

Я уселась в кресло напротив незнакомца, и он рассеянно улыбнулся мне с видом нетерпеливого пассажира в зале ожидания. Вскоре из лифта выплыла бабушка, а вслед за ней дед. Мой дедушка был красивым семидесятилетним мужчиной, надежно защищенным от окружающего мира непроницаемой самоуверенностью. Шагая рядом с супругой, он слегка наклонялся вперед, словно стеснялся своего роста. Бабушка, миниатюрная и стройная, отличалась заученной, неестественной элегантностью, которую посторонние часто принимали за высокомерие. Бежевый костюм сидел на ней великолепно, волосы были уложены в безупречную прическу. Приметив меня, бабушка заулыбалась. Прежде чем поцеловать, дедушка взял меня за плечи и долго рассматривал. Он всегда так делал, но в тот раз мне показалось, будто дед решает, когда же я наконец вырасту и перестану нуждаться в его опеке.

Едва старики выпустили меня из объятий, незнакомец подошел к нам и деликатно представился. Он оказался гидом, которого прислали из агентства, чтобы отвезти нас в Эскориал[3]. На Мануэле был темно-синий макинтош и клетчатый шарф; я навсегда запомнила название его сигарет: «Дукат». Гид проводил нас к своей машине, новенькому черному «сеату».

По дороге бабушка с дедом затеяли обстоятельное сравнение политики Франко и диктатора, который много лет правил нашей страной. Когда старики увлеклись городскими пейзажами, Мануэль переключил внимание на меня, забросав вопросами об увлечениях, друзьях и о том, нравится ли мне Мадрид. Он рассказал, что преподает в университете и что предметом его особого интереса с недавних пор стала история Хуаны Кастильской и Филиппа Красивого. Мануэль спросил, доводилось ли мне слышать о них. Совсем немного, ответила я. Хуана — это та королева, которая сошла с ума от любви? Так гласит легенда, смиренно отозвался Мануэль. В действительности все было куда сложнее, но кому охота углубляться в дела давно минувших дней. Хуана была матерью императора Карла I Испанского — в Германии его именовали Карлом V, над владениями которого никогда не заходило солнце. И бабушкой Филиппа II, короля, построившего тот самый Эскориал, в который мы направлялись.

Откровенно говоря, я вечно путаюсь во всех этих королях и королевах, призналась я. Мануэль рассмеялся. Хуана — это особая статья, заявил он, совершенно особенная.

На вид Мануэлю было около сорока. Он, как и я, рано остался сиротой. Наш новый знакомый блестяще справился с ролью гида, несмотря на то что исполнял ее впервые в жизни. По словам Мануэля, он подменял приболевшего приятеля.