Восхождение на Макалу - [11]

Несмотря на дневные тяготы, на раздражение и взволнованные голоса носильщиков и шерпов, несмотря на мелкие стычки между альпинистами, мы осознаем потрясающий факт: мы спим под деревьями на берегу реки, над которой завтра займется утренняя заря и осветит восточные склоны Макалу и Эвереста.

В этот день начались наши мучения с носильщиками; они станут неотъемлемой частью жизни экспедиции до той минуты, когда последний носильщик получит свои деньги, а снаряжение, оставшееся после битвы за Макалу, будет погружено на машины.

Всеобщая забастовка разразилась утром следующего дня.

Раздраженные вчерашним долгим и трудным походом, усталостью и промочившим их до костей дождем, носильщики собрались на берегу реки, белом от песка и намытых валунов. Жители окрестностей Дхарана носят полотняную одежду, которая не защищает от непогоды. Лишь некоторые, среди них семьи молчаливых широколицых людей с северных границ, которых мы называли «индейцами», не участвуют в забастовке. Они закутаны в теплые шерстяные накидки. Волосы их кое-как заплетены в косы, и они ищут друг у друга вшей. «Индейцы» пойдут с экспедицией до высокогорных районов, потому что где-то там у них дом.

Забастовщики стоят плотной толпой, за ними шумит быстрая река, светит солнце. Они требуют повышения платы, дополнительно по две рупии на покупку риса, который здесь дороже, требуют, чтобы сегодняшний переход был как можно более коротким и они смогли отдохнуть. Иначе они бросят ящики с экспедиционными грузами и уйдут домой.

Сопровождающий нас государственный чиновник, поручик королевской непальской армии Базра Гурунг, напяливает на голову пеструю непальскую шапку, готовясь произнести пламенную речь о мужественном народе, который не боится дождя, пути и тяжкой ноши, которого не остановят ни жажда, ни жара, ни голод, ни холод. Носильщики стоят, слушая лестные и горячие слова. Носильцики уступают, и мы тоже: повышаем дневную плату до одиннадцати, до двенадцати рупий, соглашаемся на все условия забастовщиков. Что нам остается? Мы не можем без них обойтись. А они?

Экспедиция не может обойтись без пролетариата Арунской долины, без его помощи мы не смогли бы доставить в базовый лагерь у подножия Макалу девять тонн грузов. Перетаскивание девяти тонн всевозможных вещей, среди которых были предметы очень ценные, в такую даль, в неприступные уголки гор представлялось этим людям непонятной, бесполезной игрой. Хотим мы этого или не хотим, мы используем существование классовой пропасти в близком к феодализму обществе, потому что не можем обойтись без носильщиков, которым платим по нашим представлениям мизерную плату: десять-двенадцать рупий в день (приблизительно один американский доллар). В беге времени, которое над реками России, Чехии или Словакии течет иначе, чем над рекой Арун, чье название «Заря» звучит почти революционно, наше отношение к нанятым носильщикам выглядит анахронизмом, создающим для нас трудности во взаимоотношениях с носильщиками, а иногда и с собственной совестью.

Построенный и все еще немного недовольный караван двигается по долине.

Вдруг рой верещащих зеленых попугайчиков пролетел над порогами Аруна.

Когда я перечитываю прекрасную книгу Владимира Прохазки об экспедиции на Аннапурну, мое внимание всегда останавливает фотография диких гусей, летящих над горами. В этот момент я вспомнил о них. Ведь мы хотели увидеть диких гусей, летящих к северу!

По высохшему руслу реки, по песку, гальке и грязи группками идут носильщики. Идут «индейцы» и молоденькие девушки, которые несут тяжелые чемоданы с лекарствами, идут дети и матери с грудными младенцами. Влюбленные парни и девушки берутся за руки, когда тропинка становится шире. Шагают беднейшие из пролетариев, счастливые бедняки, шагают распевая песни, тяжело дыша, когда тропа карабкается по вымоинам берега или взбирается на утес. Идут счастливые люди, потому что они не умеют долго сердиться или волноваться. Они минуют зеленые рощи и белые берега, раскаленные солнцем, следуют за поворотами реки, двигаясь все время на север, где в зеленых волнах предгорий вырисовываются сверкающие белизной Гималаи.

Рой темно-зеленых попугаев, вереща, опускается в рощу банановых деревьев. Караван двигается дальше по отложениям, намытым рекой, которая называется Заря.

Песок пышет жаром. А дальше тропинки, почти как в парке, взбираются вверх по осеннему лесу, в котором абсурдно благоухает жасмин вопреки тому, что с деревьев слетают разноцветные листья и лес дышит тлением. Цветет боярышник, на рододендроне кровавыми каплями распускаются цветы.

Мы разбиваем лагерь на поросшей травой отмели у слияния Аруна с рекой Сава Кхола, несущей свои чистые, обильные рыбой воды с востока. Вечерний покой располагает к писательству. Сидя на экспедиционных ящиках, альпинисты, подобно Гаю Юлию Цезарю с его «Записками о Галльской войне», пишут каждый свой дневник: «О трудных переговорах с мятежными туземцами и о взятии в плен Верцингеторикса». Ведь каждый мнит себя стратегом и полагает, что в синем альпинистском рюкзаке несет на спине маршальский жезл и ключ от врат Макалу.