Восхождение - [3]

В самом деле, он таял на глазах и понимал, что умирает. Все знали, что он смерти боялся до ужаса еще в том возрасте, когда дети о смерти не думают и понятия не имеют. Позвали священника, которого Аристей так испугался, будто привиделся ему черт. Все ожидали неминуемой развязки.

Настала ночь, тихая, звездная. Няня, заглянув к нему, не застала его на кровати. Дверь на балкон полуоткрыта. Но там никого. В доме поднялся переполох. Нашлись свидетели - два мужика, которые уверяли, что видели барчонка на балконе в тот момент, как он взял и полетел в сторону реки. Бросились искать. Между тем рассвело, солнце взошло, день настал, а мальчика и след простыл.

Снова позвали мужиков, установили, с какого места они наблюдали за полетом барчонка и, выходило, что он мог приземлиться, если вправду унесся по воздуху, уже на том берегу. А там луга, заводи... Отправились на поиски и за реку. Уже под вечер, когда все собрались у лодок, он выбрался из-за кустов, где, верно, преспокойно спал, потому что был совершенно здоров.

На вопросы однако отвечал односложно: «Не помню», но с улыбкой такого дивного удивления, что, казалось, что лишь затрудняется ответить. На радостях, что все обошлось, его оставили в покое.

С ним произошла перемена: в гимназии без всяких усилий, вечно витая в облаках на уроках и дома, чтобы готовиться к ним, оказался в числе первых учеников. Также он учился в университете: выбрав естественные науки, зачитывался дома и на лекциях философскими работами и сказками.

Он рано лишился матери, а отца мало знал, поскольку рос у бабушки, души в нем не чаявшей. И еще целая стайка кузин и племянниц окружала его с юных лет, так что воспоминания детства не отпускали его долго, не потому, что он был счастлив, скорее всего, нет, но и мука воспоминаний служила ему источником внезапных озарений, не говоря о новизне впечатлений, чем он и дорожил больше всего. Так, что, не очень удивились, когда он однажды принялся утверждать, что в его судьбу вмешались феи, когда он заболел и лежал при смерти. Вообще он, может быть, провел целую жизнь в стране фей, прежде чем вновь вернуться к людям, то есть проснуться в кустах на другом берегу. Здесь начиналась сказка, о которой он сам поведал однажды.

2

Аристей родился в Сибири. Его отец строил мосты; его мать, женщина необыкновенной красоты, учительствовала в деревне; их жизнь могла бы быть прекрасна, если бы не тяжелый характер отца: впадая в гнев, он мог поднять руку на жену, что ему дорого обходилось, ибо сам с трудом выносил свою вину.

Отец любил рыбалку, и мама по настроению ездила с ними, то есть заодно с сыном... Было весь день тихо и знойно, и вдруг поднялся ветер, когда они выезжали на главную протоку, лодку перевернуло, отец бросился спасать сына, а мама исчезла бесследно; ее искали неделю - и не нашли. «Она плавала, как русалка», - говорил отец, он за нее не боялся, а сынишка мог утонуть от испуга и неожиданности, хотя умел плавать, как все дети, что растут у реки.

Но это был земной вариант ее судьбы, ибо еще при ее жизни он прознал, что его мама - фея, в чем доподлинно убедиться у него был случай. Надо сказать, отец сделал ему рогатку, и он принялся стрелять из рогатки камешком по птицам и поднял страшный переполох в пернатом царстве. Ласточки и воробьи, собираясь в огромные стаи, повели войну между собою.

Мама поняла, в чем дело, и велела ему взглянуть в ее глаза: «Не бойся, - сказала она. - Взгляни с полным доверием и с любовью, если любишь меня больше, чем кто-либо, как я тебя люблю. Я тебя плохому не научу». Он заглянул в ее глаза - перламутровый блеск ее глаз с золотинками проник в его душу. Он вздрогнул, трепет пробежал по его телу. Взволнованный, он отправился неведомо куда.

Он шел берегом реки, кажется, впервые сознавая, какой чудный, скромно приветливый мир перед ним. Вода сияла и переливалась, а в ней, у самой полоски песка, галька светилась, как россыпь драгоценных камней. Над полосой песка выше, горячей на солнце, как летом в зной, вились бабочки - белые, красные, желтые, всевозможных расцветок, одна краше другой и причудливей!

В кустах леспедецы, перелеска и в рощице ив то и дело взлетали, вспархивали, уносились куда-то, возвращались тотчас - птицы, некоторые никогда ранее не виданные им, и распевали врозь и хором вовсю, переговариваясь, перебраниваясь при этом и даже весьма зло, сердились или принимались пересмешничать, явно подразднивая друг друга, смеялись, от хохота даже теряли равновесие и свешивались с ветки вниз головой.

Он опустился на теплую землю передохнуть. Птицы между тем продолжали распевать и явно переговариваться о чем-то, вступая в некий спор наперебой. Впрочем, речи звучали как-то совершенно ясно. Много было пустой болтовни, семейных раздоров, расчетов на будущее, у кого сколько птенцов выведется, а кукушка снова подкинула свое яйцо в чужое гнездо и кукует, чтобы птенец на ее голос скорее вылупился и окреп, в чужом семействе держись начеку, иначе заклюют.

Ах, о чем только не толковали птицы! Или он спал, и это всего лишь сон? Но сны забываются скоро, а он помнил пение-воспоминания нескольких птичек, синих соловьев, какие водятся только на Дальнем Востоке. Они, кажется, встретились впервые за много-много лет, а может быть, столетий, потому что заговорили о событиях, о государстве, об императоре, о которых никто не слыхивал. Им не верили, но вот один синий соловей подтвердил слова другого, и они даже обнаружили родство между собою, поскольку оказались детьми из императорского дома, правда, кто-то из них родился у первой жены государя, а другой - у наложницы и все равно заявил, мол, он тоже принц.