Восемнадцать дней - [2]

Румынские писатели подходят к проблеме нового человека и с негативной, теневой стороны. Они объявляют непримиримую борьбу всему, что несовместимо с социалистической моралью. Так появляется сатирическая линия в их новеллах. С неприкрытой издевкой рассказывает Раду Косашу о продвижении по службе солдата Бомби Василе. Бомбя действительно прекрасный конник, он завоевывает призы и первые места на различных соревнованиях. За это к нему благоволит начальство. Без всякого труда Бомбя получает даже офицерское звание, хотя в конечном счете все достоинства Бомби ограничиваются «хорошо сложенным задом кавалериста». Карьера Бомби Василе тоже всего лишь эпизод, но за ним ощущается нечто большее, чем простой анекдотический случай, нечто многозначительное, с чем нужно бороться упорно и последовательно. Об этом же говорят рассказы Ференца Паппа и Еуджена Барбу. Хотя рассказы трех авторов написаны по-разному, у них совершенно несхожие сюжеты и герои, но одна суть: они разоблачают мораль эгоизма, того себялюбия, которое перерастает в торжествующую бесчеловечность. С публицистической страстностью, почти как памфлет написан рассказ Барбу «Такая у них работа». Льстивые приспособленцы, бесталанные карьеристы, демагоги и доносчики, «бесформенная масса потных затылков и лбов, хорошо отутюженных костюмов, накрахмаленных рубашек, багровых лиц, потерявших способность краснеть от стыда», «бесконечная стена равнодушия» — это то общественное зло, которое душит все живое, мешает жить и людям в отдельности, и обществу в целом. Еуджен Барбу нарочито заостряет проблему, всячески подчеркивая античеловеческую и антиобщественную сущность себялюбия, прикрывающегося громкими словами о преданности народу, ибо оно действительно несовместимо с законами социалистического общежития, с моралью и гуманизмом нового общества. Горану, Горе, Стате (персонажи рассказа Е. Барбу), бесхребетным перед начальством и твердокаменным с теми, кто хоть в малой зависимости находится от них, противостоят герои рассказов Ремуса Луки, Лучии Деметриус, Николае Цика. И не приходится сомневаться, что они-то и возьмут верх, хотя и Горан, и Горе, и Стате могут еще довести честного человека до самоубийства.

Ребята-гимназисты из рассказа К. Штефанаке в черные годы фашистского разгула мечтают, «чтобы к власти пришел человек». Он пришел к власти в странах социализма. Он очищает жизнь от всяческой скверны. И в этом ему деятельно помогает литература.

Ю. Кожевников

ЛУЧИЯ ДЕМЕТРИУС

Я рада, что вновь предстаю, с одной из своих новелл, перед советским читателем, таким требовательным и таким благосклонным. Мне уже выпадала честь издаваться на русском языке, и я знаю, что мои страницы, проникнутые преданностью делу моего народа и написанные с тем умением, на которое я способна (это умение никто из нас не считает совершенным и вплоть до своего последнего часа стремится его оттачивать), эти страницы пробудили у советского читателя те чувства, которые я как писатель хотела вызвать.

На этот раз я надеюсь, что советский читатель увидит в моем рассказе, включенном в сборник румынских новелл, именно то, что я стремилась в него заложить, ибо это глубоко пережито мною, а именно: любовь к человеку.

Октябрь 1972 г.

Бухарест

СМЕРТЬ СЧАСТЛИВОГО ЧЕЛОВЕКА

Доктор Павел Штефэнеску почти семь лет видит из своего окна одну и ту же картину: круглый холм, на вершине которого растет купа деревьев, словно торчащий вихор на коротко остриженной голове, серый забор, что спускается по склону к самому подножью, — и клочок неба. Это задний двор больницы. Другому этот пейзаж приелся бы, показался бы унылым и монотонным, но доктор, наблюдающий из окна тесной комнатушки, умеет различать в нем много интересного. Зимой двор белый-белый, а снег, покрывающий холм, остается необыкновенно чистым даже перед оттепелью, потому что никто там не ходит; небо выглядит то мрачно-свинцовой плитой, то сплошным нагромождением облаков, то вдруг окошком в сказочно синие, вечные дали, то и дело затягивающиеся войлочной завесой туч, как бы для того, чтобы люди не слишком привыкли к голубым просторам и, в силу привычки, не перестали им радоваться.

Осенью деревья на холме становятся золотисто-багровыми, их большие листья опадают и, влекомые ветром, летят, будто обессиленные огромные бабочки, опускаясь у окна, словно специально присланные. Летом холм покрывается зеленым бархатом. Независимо от того, посеяли ли там работники больницы люцерну или просто оставили траву, вид его чудесен: трава колышется и струится, как зыбь на водяной глади, кое-где на склоне выглядывают мелкие, скромные цветы, а среди ветвистых деревьев на вершине холма растут, как в горном лесу, колокольчики.

Настоящие горы начинаются за холмом, — с обрывами, скалами, голубыми вершинами, с тенистыми тропинками и сырой чащей, с зеленым светом и прозрачными сводами, пронизанными солнечными мечами; горные цепи, похожие на застывшие гигантские волны — голубые, окутанные легкой дымкой, сходятся там и расходятся. Но Павел Штефэнеску туда добраться не может. Он живет здесь, в этой комнатенке, а весь день проводит у микроскопа в лаборатории, что в конце коридора. По коридору он тащится медленно, волоча ноги — отрывать их от пола требует слишком большого усилия, и когда доходит до лаборатории, сразу же опускается на стул, чтобы отдышаться. Так же, когда он возвращается к себе, после того как проделал множество анализов, он вынужден сразу же сесть на кровать, потому что дыхание перехватывает, а сердце бьется очень сильно и неровно. Просидев некоторое время, он медленно, осмотрительно укладывается на высоко приподнятые подушки, осторожно вдыхает воздух в страшно хрипящую грудь и удовлетворенно улыбается: он поработал еще один день.