Восемь транспортов и танкер - [2]

- В море вы не можете отменить ничего, - сорвался Коколия. Но это означало только, что в душе у него, как граната, лопнул шарик злости. Он не изменил тона, только пальцы на бинокле побелели.

- А тут вы и ошибаетесь. Потому что всё может отменить даже не часовая, а минутная стрелка - вас, меня, вообще весь мир. Вы же начинали штурманом и знаете, что такое время?

Коколия с опаской посмотрел на Академика. Был в его детстве, на пыльной набережной южного города, страшный сумасшедший в канотье, что бросался к отдыхающим, цеплялся за рукав и орал истошно: «Который час? Который час?!»

- Видите ли, старший лейтенант, есть случаи, когда день-два становятся дороже, чем судьба сотен людей. Это такая скорбная арифметика, но я говорю об этом цинично, а вот Фетин будет говорить вам серьёзно. Вернее, он будет не говорить вам, а приказывать.

- Можно, конечно, приказывать, но меня ждут восемь транспортов и танкер, у которых нет ледокола.

- А меня интересуют немецкие закладки, которые стоят восьмидесяти транспортов! - и Академик дал понять, что сказал и так слишком много.

Коколия хотел было спросить, что такое «закладки», но передумал.

Разговор сдулся, как воздушный шарик на набережной - такой шарик хотел в детстве Серго Коколия, да так ни от кого и не получил.

Они молчали, не возобновив разговор до вечера. Академик только улыбался, и усатый вождь с портрета в кают-компании тоже улыбался (хотя и не так весело, как Академик).

Под вождём выцвел лозунг белым на красном - и Коколия соглашался с ним: да, правое, и потом всё будет за нами. Хотя сам он бы повесил что-то вроде: «Делай что должен, и будь что будет».

Академик действительно чуть не проговорился. Всё в нём пело, ощущение свободы не покидало его. Свобода была недавней, ворованной у мирного времени.

Война выдернула Академика из угрюмой местности, с золотых приисков.

И теперь он навёрстывал непрожитое время. А навёрстывать надо было не только глотки свободного, вольного воздуха, но и несделанное главное дело его жизни.

Гергард фон Раушенбах, бежавший из Москвы в двадцатом году, успел слишком много, пока его давний товарищ грамм за граммом доставал из лотка золотой песок.

И теперь они дрались за время. Время нужно было стране, куда бежал Гергард фон Раушенбах, и давняя история, начавшаяся в подвале университета на Моховой, дала этой стране преимущество.

У новой-старой родины фон Раушенбаха была фора, потому что, пока Академик мыл чужое золото одеревеневшйми руками, фон Раушенбах ставил опыты, раз за разом улучшая тот, достигнутый двадцать лет назад результат.

И теперь одни могли распоряжаться временем, а другие могли только им помешать.

Настал странный день, когда ему казалось, что время замёрзло, а его наручные часы идут через силу.

Коколия понял, что время в этот день остановится, лишь только увидел, как из тумана слева по курсу сгущается силуэт военного корабля.

На корабле реял американский флаг - но это было обманкой, враньём, дымом на ветру.

Ему читали вспышки семафора, а Коколия уже понимал, что нет, не может тут быть американца, не может. Незнакомец запрашивал ледовую обстановку на востоке, но ясно было, что это только начало.

Академик взлетел на мостик - он рвал ворот рукой, оттого шея Академика казалась ещё более костлявой.

Он мычал, глядя на силуэт крейсера.

- Сейчас нас будут убивать, вот, - Коколия заглянул Академику в глаза. - Я вам расскажу, что сейчас произойдёт. Если мы выйдем в эфир, они накроют нас примерно с четвёртого залпа. Если мы сейчас спустим шлюпки, не выйдя в эфир, то выживем все. А теперь угадайте, что мы выбираем.

- Мне не надо угадывать, - сказал хмурый Академик. - Довольно глупо у меня вышло: хотел ловить мышей, а поймался сам. Мне не хватило времени, чтобы сделать своё дело, и ничего у меня не получилось.

- - Это пока у вас ничего не получилось. Сейчас мы спустим шлюпку, и через двадцать минут, когда нас начнут топить, мы поставим дополнительную дымовую завесу. Поэтому лично у вас с вашим Фетиным и частью ваших подчинённых есть шанс размером в двадцать минут. Если повезёт, то вы выброситесь на остров, он в десяти милях.

Но, честно вам скажу, мне важнее восемь транспортов и танкер…

Он посмотрел в бинокль на удаляющуюся шлюпку.

- Матвей Абрамович, - спросил Коколия помполи-та. - Как вы думаете, сколько продержимся?

- Час, я думаю, получится. Но всё зависит от Ар-шбы и его машины - если попадут в машинное отделение, то всё окончится быстрее.

- Час, конечно, мало. Но это хоть что-то - можно маневрировать, пока нам снесут надстройки. Попляшем на сковородке…

Коколия вдруг развеселился: по крайней мерю, больше не будет никакого отвратительного спирта и полярной ночи. Сейчас мы спляшем в последний раз, но главное, чтобы восемь транспортов и танкер услышали нашу радиограмму.

Это было как на экзамене в мореходке, когда он говорил себе: так или иначе, но вечером он снова выйдет на набережную и будет вдыхать тёплое дыхание тёплого моря.

Коколия вздохнул и сказал:

- Итак, начинаем. Радист, внимание: «Вижу неизвестный вспомогательный крейсер, который запрашивает обстановку. Пожалуйста, наблюдайте за нами». - Наушники тут же наполнились шорохом и треском постановщика помех.