Восемь сантиметров - [29]
— Будет исполнено!
— Тогда действуй. В двенадцать пятнадцать при любой погоде. А пока прощевай!
После ухода Сашко я спросила деда:
— Нарисуйте где, я без него сделаю.
Дед на меня со вниманием посмотрел, хитро:
— Одна? Так ведь я иначе и не мыслю. Именно что одна и в другое совсем время.
Мы еще долго обсуждали с дедом, как я пойду, как отыщу это место. Кашель у него опять усилился, минут по десять слова не способен был произнести.
— Вот хорошо, получается, что болезнь выходит, — шутил дед.
А какие шутки. От него кожа осталась да кости да еще борода. Он мне все толково разъяснил и посоветовал идти, как только окончится комендантский час.
Вскоре дедушка опять стал бредить. Хотела дать лекарство — он отшвырнул таблетки: первый раз при мне заматерился:
— Туда и сюда гауптмана с его заботой!
Разбуянился, раскричался. Стал требовать, чтобы я из-под тряпок в сенцах принесла ему бутылочную гранату. Я не знала, как быть.
— У вас же под подушкой пистолет.
— Учить взялась, кузурка! Давай, приказываю, гранату, иначе сам встану.
Пока я ходила в сенцы, он заснул. Я его укрыла. Поспать бы и мне хоть полчасика. Но как только вспомню, что Сашко входил в курень, а я не услышала, — начинаю дрожать. Я заперлась, заложила засов, но чудится, что Сашко ходит от окна к окну. Дожидаясь рассвета, не только не ложилась, но и не садилась. До боли колола себя иголкой, пробовала даже курить. Сделала две затяжки — зашлась кашлем. Сон отступил, но голове стало еще хуже.
Что было дальше? Я взяла, алюминиевый бидончик, в карманы ватника сунула не одну, а две гранаты лимонки и, конечно, пистолетик. Погода была ясная, морозная, снегу немного, мягкий снег. Когда вышла и, спиной к улице, навешивала на дверь замок, чувствую — кто-то сзади стоит. Поворачиваюсь — это соседка наша, еще совсем недавно нестарая женщина, видная собой, а сейчас старуха с впалыми глазами. Тихо мне говорит:
— Девчонки мои помирают с голоду. Дай чего-нибудь. — Просит, а глаза злые.
Я отвечаю:
— Мешок принесите, насыплю картошки.
— Вот мешок! — Она мне протягивает наволочку от думки. В нее больше трех кило не вместится.
Повторяю:
— Принесите мешок…
— Давай сыпь сюда. Нешто я мешок подыму, я под мешком свалюсь…
Иду в хату — она за мной.
Шепчу ей:
— Не ходите сюда!
Она смотрит вокруг и, наверное, думает: «Вот оно, волчье логово. Все равно всех вас повесят. Погоди, наши придут, сама тебя поволоку!»
Злее никого не видела. Как же захотелось ей рассказать, кто мы с дедом в действительности. Удержалась… Чтобы наполнить наволочку, лезть в подпол не пришлось — хватило картошки на кухне. Спрашиваю:
— Вареной дать?
— Неуж откажусь! — Улыбнулась. Но как увидела деда на печи, опять в глазах закипела злоба.
Думаю: как же она? Пришла просить, а скрыть вражду не может. В глубине души я ее понимала. Говорю:
— Тетенька, он сильно болеет.
Она отвернулась.
Я ей высыпала в передник из чугунка — только что сварилась картошка. Она стерпеть не может: хватает, откусывает, обжигается, давится.
Прошу ее:
— Присядьте.
Нет, повернулась и пошла.
На меня что-то нашло, кричу ей вдогонку:
— Вернитесь!
Она остановилась, слушает. Потом подошла поближе:
— Ну! — Что-то она увидела на моем лице.
— Я сейчас ухожу. Смотрите — ключ будет под ступенькой…
— Чего?
— Если станет известно, что меня схватили фашисты…
— Тебя?
— Я от бессонницы почти неживая, станут ловить — далеко не убегу… Запоминайте, куда ключ кладу. Дедушка в полубеспамятстве, сопротивляться не сможет… Боюсь, они его замучают.
Соседка опустилась на ступеньку.
— Ой, да что ты такое буровишь?
— А сейчас, прошу, уходите, чтобы нас вместе не видели… Знайте, в Сталинграде наши берут верх, наступают. Об этом всем говорите!
Соседка вскочила и побежала. Две картошки уронила — не вернулась поднимать.
А я, веселая, пошла по улице. Силы мои утроились. Ясно, что соседка меня поняла — у нее глаза стали другими. Конечно, я нарушила дисциплину. Но неужели нельзя сказать вдове красноармейца: у нее такая в глазах ненависть… Дай ей гранату — побежит и бросит в комендатуру… Вот только дети, две маленькие дочки.
…Я шагаю, размахиваю пустым бидончиком. Иду, никого не спрашиваю. По объяснению деда представляю как на фото: при выходе на площадь, не доходя кирпичного здания комендатуры, стоят друг против друга два разрушенных снарядами дома. Между ними на мостовой широкая лужа. Из-за лужи, которая никогда не просыхает, народ протоптал дорожку через кирпичные развалины. Надо по крутизне подняться, потом спуститься. Так все делают. Чуть в сторонку от тропы печь, труба печная упала, лежит. В ней открытая дверца от вьюшки…
Вот я и дошла, увидела комендатуру, увидела это место, где друг против друга два разрушенных дома. Увидела упавшую трубу, даже вьюшку, как она чернеет. Раннее утро. Солнечная, морозная погода. Ветер гонит снежок. Людей немного, но все-таки ходят и туда и сюда. У комендатуры прогуливается часовой, смотрит по сторонам. Ни во что особо не вглядывается, но случись необычное — примет меры. Кроме него на площади торчит полицай — верзила, которого я видела на базаре… Еще замечаю — местные люди, встречаясь, еле друг другу кивают, поговорить не останавливаются. Мне стоять тоже не годится. Иду. Никто не поднимается на старую тропу сквозь развалины. Это невозможно и глупо. Раньше-то, до морозов, на дороге разливалась лужа — ее обходили ве́рхом. Теперь хоть скользко, но идти-то можно. И все идут — русские, немцы. Пусть бы кто стал подниматься по тропе среди кирпичей — и полицай заметит с площади, и часовой от комендатуры: полез человек, чего ему там надо? К тому же старая тропа занесена снегом.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.