Восемь сантиметров - [20]

Я почувствовала, что краснею.

— Сегодня меня…

— Те-ебя? Да как же ты не догадалась, Женюшка? Музыка играет, самогон на столе, мы с герром входим и какую застаем картину? Ганс с гармошкой губной, а ты с платочком ходишь. Я-то в уме отметил: ах молодец. Выходит, не тель-тележка, а настоящая подпольщица.

— Вы меня больно ударили.

— Снова здорово — не оцениваешь обстоятельства. Думай! Гауптман солдата наказал? Наказал, Значит, он сделал вывод, что у вас с ним шуры-муры. Ты мала, это точно. Однако ж гансы бывают всякие, у каждого свой вкус. Штольц его смазал по рылу. Могу я отставать? Он тут же решит, что я своей внучке потакаю. Теперь о Гансе, который есть всего-навсего гнида. А гнида обязательно должна превратиться в вошь. Тебе такое известно? Пусть бы ты осталась безнаказанной. Все! Возненавидел бы Гансик до гробовой доски. А когда с ним по одному делу пострадала, станет тебя жалеть и считать своей. Что нам на пользу!

— Он меня оружием заставил плясать…

— Ничего, я хуже выплясываю. Такова наша планида, военная наша судьба и необходимость…

Старик, кряхтя и кашляя, взялся сворачивать козью ножку. А я была в тревоге. Он говорит, и вроде бы все правильно, но душа щемит: что-то будет?

Дед покачал головой:

— Опять ты прислушиваешься. Брось, оставь, зараз не приплывут… Спрашиваешь, что означает зараз? То же, что сейчас, сей минут, теперь. Навостривайся понимать… Я вот тебе расскажу, как немецкому учился. Было это в ту войну. Я с казачьей сотней врубился под Кенигсберг. В городке Раушен привалило землей от снарядного взрыва. Очухался я в бараке за колючей проволокой. И передали меня по списку свинье горбатой — рыжей помещице фрау фон Рутенберг, у которой управляющий легко перешибал обыкновенной тросточкой человеческий позвонок. Мы, то есть пленные, копали в парке пруды для рыборазводки. Ясно стало, откуда я с этим делом знаком?.. Управляющий, герр Сегерс, отметил, как повторяю за ним команду и могу сообразить, что именно следует делать. Тогда он сразу определяет меня в десятские, и я нашим солдатикам толмачу: понимал его слова и передавал… Ну да ладно, тебе не в новину. Твой отец, ты говорила, тоже где-то в той местности был в плену. Небось от него наслышана?.. Я же касаюсь другого: ухо необходимо иметь и языком крутить — так и научишься…

— Я ж ни с кем из местных не вижусь…

— А ты меня слушай.

— Вы о Сашке не закончили, Тимофей Васильевич.

— Не Сашка, не Сашка — Сашко! Путать не смей. Обижается… Да, так вот… Его курень против того дома, где проживает наш гауптман. Как полицай, Сашко имеет, подобно мне, ночной пропуск. Обязан гулять ночами, вовлекать людей в пьянство. Под эту лавочку собирает немцам сведения. Ну и, конечно, какие нужны нам с тобой. Нелегкая у него жизнь… У нас уговор: ежли гауптман возвращается от меня, Сашко наблюдает его дальнейшее поведение. Немцы тоже затемняют окна, однако ж щелки видны. Погаснут — понимай, что герр завалился спать. Тогда Сашко отходит в сторонку и пьяным голосом горланит или, как в эту ночь, протяжно матерится. А я понимаю: все в порядке, гутен ахт, ложись, мол, дедушка, почивать… Сигнализация, ясно?

Опять я с вопросом:

— Разве Штольц утром не может снарядить солдат?

— Ну! Заспит… И не так он глуп, чтобы по серьезнейшему делу, когда у него шарили в карманах, поднимать тревогу и докладывать по прошествии столь долгого часу. За это и его не помилуют. Скажут: «Как же так, герр гауптман? Где ваша оперативность? Ай-яй-яй, придется вас наказывать, придется отправлять в Сталинград или под Моздок, придется вам отличаться в бою!» Нет, я теперь с герром Штольцем еще больше позволю. Очень даже может быть, что начнет под угрозой нам помогать…

Дед с удовольствием потер ладони.

* * *

Поначалу дед Тимофей виделся мне темным, ничему не обученным. Но с каждым днем убеждалась: он человек находчивый и хитрый.

С этой ночи, а вернее, с утра старик ко мне переменился. Какие же, он посчитал, я сдала на пятерки три экзамена? Первый — не подралась с Гансом. Второй — выдержала, при всей их несправедливости, пощечины, которые получила за свою же обиду. А третий, самый трудный экзамен состоял в том, что гауптман меня спрашивал и я ему отвечала как скромница из поверженного народа, которая приняла за честь разговор с нею культурного иностранца.

— Ты бы знала, Женюшка, — здешняя комендатура сплошь состоит из жадных тыловых крыс. Зайди как-нибудь — я предлог найду тебя к ним послать, — у них на картах-километровках рассортированы все как есть здешние земли: один участок для землепашества, другой пригоден промышленнику, а в третьем месте вроде бы хорошо наладить курортное дело. Кое-где являются на картах названия фирм, фамилии будущих владельцев. Но я-то примечаю — карты меняются. Сегодня одна помечена фирма, завтра иная. Понимай: где-то на верхотуре идет спор… Ну, погоди, всем дадим по загривку!

Я кое-что сообразила. Спрашиваю деда:

— А вы передавали?

— Что? Кому?

— Ну… вот эти самые карты? Сообщали о них нашим? О том, что спорят, делят? О том, что с вами разъезжает и ставит вешки Штольц?

Старик лукаво глянул:

— Ты ж знаешь, что я нашим передаю.