Восемь религий, которые правят миром - [45]

Как и буддизм, конфуцианство, по-видимому, так и не приняло решение насчет религиозности. Поэтому оно ставит под сомнение то, что мы подразумеваем под религией, и в итоге помогает нам увидеть ее в новом свете. Конфуцианство отличается от многих других религий отсутствием интереса к божественному. Его приверженцы говорят об обезличенной силе, которая называется Небом, наблюдает сверху за тем, как живут люди, придает законность власти правителей; вдобавок известно, что конфуцианцы чтили мудрых императоров, квазибожества минувших золотых веков. Однако Богу-Творцу конфуцианцы уделяют столько же внимания, как и типичный атеист, а официальному богословию – еще меньше. В книге «Лунь юй» раз восемнадцать упоминается обезличенное Небо и ни разу – божество, популярное в доконфуцианском Китае.

Вопросы о смерти и загробной жизни нагоняют на конфуцианцев зевоту. Британская феминистка и философ Грейс Янтцен утверждала, что религия имеет и должна иметь по меньшей мере одинаковое отношение и к сотворению, и к разрушению, и к процветанию в этом мире, и к спасению от него в мире ином⁶. И хотя чувствуется нечто странное в обращении к этой откровенно патриархальной традиции как к примеру в попытках Янтцен преодолеть то, что она считает мужской увлеченностью смертью, невозможно отрицать тот факт, что в фокусе внимания конфуцианцев находится процветание человека. До Конфуция китайские мыслители чаще рассуждали о Небесах, чем о Земле. После Конфуция ситуация поменялась. Конфуцианцы по сей день увлечены скорее людьми, чем божествами, и скорее жизнью до смерти, нежели жизнью после нее. Их проблемы носят скорее этический, чем эсхатологический характер, им свойственна практичность, а не метафизичность. Назначение обрядов – не вызвать дождь или уберечь нас от грехов, а объединить нас, живых и мертвых, превратить в сообщество. Согласно конфуцианству, интерес к человеческой жизни проявляет даже космос.

Однако конфуцианцы ни в коей мере не пренебрегают обрядами, имеющими отношение к умершим. Как иудеи, которые считают похороны родителей и чтение кадиша по ним одним из важнейших способов соблюсти заповедь о почитании отцов и матерей, обязанность конфуцианцев чтить своих родителей продолжается и после смерти последних. Обряды поклонения усопшим, в том числе поклонение поминальным табличкам на домашних алтарях, они считают главным проявлением почтения к родителям. Но когда от Конфуция ждали рассуждений о духах, божествах и загробной жизни, он неизменно переводил разговор обратно на людей и жизнь в этом мире:

«Чи Лу спросил, как надо служить духам умерших и божествам.

Учитель ответил: "Ты не умеешь даже служить человеку. Как же ты можешь служить духам?"

"А можно, я спрошу про смерть?"

"Ты не понимаешь даже жизнь. Как же ты сумеешь понять смерть?"»⁷

Если философ и богослов Пауль Тиллих был прав, определяя религию как «высший интерес», то какой бы ни была религиозная составляющая конфуцианства, она проявляется здесь и сейчас, в этом мире страданий и преодоления. Конфуцианцы всегда настаивали на том, что Земля – наш дом, настоящее – наше время. Нам незачем ждать грядущей утопии. Мы должны сосредоточиться на поступках, совершаемых в этом мире, и особенно на общественных отношениях – церемониях, этикете, проявлениях нравственности, благодаря которым становится возможной гармония в обществе.

Вероятно, все это придает программе конфуцианства слишком мирской характер, тем не менее имеет смысл рассматривать ее как религию мира сего – попытку найти сакральное, спрятанное на самом виду, в мирском, или, как выразился современный конфуцианский мыслитель (и мой прежний наставник) Ту Вэймин, «относиться к обычному миру людей как к духовному по своей сути»⁸. Если религия – это сакральное в отличие от мирского, дух, противопоставленный материи,

Творец как противоположность тому, что сотворено им, то конфуцианство явно не удовлетворяет таким критериям. Но если мы и можем чему-то научиться у этой традиции, то вовсе не тому, что конфуцианство – не религия, а тому, что далеко не все религиозные люди интерпретируют сакральное и мирское так, как это делают христиане.

Какой бы ни была религиозная составляющая конфуцианства, она проявляется здесь и сейчас, в этом мире страданий и преодоления

В религиоведении прослеживается стойкая и неизученная тяга к необыкновенному и отход от заурядного. В США она проявляется как непреодолимое влечение (в том числе и среди ученых-атеистов) к тем, кто особенно рьяно исповедует религию – к людям, умерщвленным Духом или говорящим языками, для которых религия становится скорее разрывом, чем сплошностью. Эта тяга побуждает нас воспринимать приверженцев евангеличества как более «религиозных» людей, чем либеральных протестантов, считать ортодоксальных иудеев более «религиозными», чем реформистских, а конфуцианцам вовсе отказывать в «религиозности». Но в конфуцианстве нет нерелигиозности, путаницу вносят категории, с помощью которых мы анализируем его. Если мы прислушаемся к словам самих конфуцианцев, если обратимся к их терминологии, то убедимся, что религия может принимать самые разные формы.