Восемь - [14]

Сол остановился на красный свет светофора, повернулся ко мне и продолжил:

— Знаете, в былые времена мы развозили меха в лимузине. Мы были первыми меховщиками в Нью-Йорке, которые стали так делать. — В голосе Сола звучали нотки гордости. — Теперь я в основном вожу миссис Рэд и ее брата по магазинам, когда мистер Рэд во мне не нуждается. Или отвожу Лили на матчи.

Весь остаток пути до отеля мы ехали молча.

— Я так понимаю, Лили не появится сегодня вечером? — заметила я.

— Нет, — согласился Сол.

— Вот почему я ушла с работы… Что же это у нее за важные дела, которые не позволяют ей провести с отцом несколько часов в новогоднюю ночь?

— Вы знаете, что у нее за дела, — ответил Сол, останавливая машину перед отелем. Возможно, у меня разыгралось воображение, но в голосе его мне послышалась злость. — Она занята сегодня тем же, чем и всегда, — играет в шахматы.

Отель «Пятая авеню» располагался всего в нескольких кварталах от парка на Вашингтон-сквер. Можно было разглядеть деревья, покрытые снегом, пушистым, как взбитые сливки. Словно миниатюрные горные шапки или колпачки гномов, они сгрудились вокруг массивной арки, отмечающей вход в Гринвич-Виллидж.

В 1972 году бар в отеле еще не был переделан. Как и многие другие бары в отелях Нью-Йорка, он так достоверно копировал деревенский постоялый двор времен Тюдоров, что нетрудно было вообразить, будто посетителей ждут перед домом лощади, а не лимузины. Большие окна, выходящие на улицу, представляли собой пестрые витражи. Ревущее пламя в большом каменном очаге освещало лица посетителей бара и бросало сквозь цветные стекла рубиновые сполохи на заснеженную улицу.

Гарри оккупировал круглый дубовый стол у окна. Мы вышли из машины, он заметил нас и помахал рукой. Гарри весь подался вперед, и его дыхание проделало в замерзшем стекле «глазок». Ллуэллин и Бланш виднелись на заднем плане. Они сидели за столом, перешептываясь друг с другом, словно два белокурых ангела Боттичелли.

Как похоже на рождественскую открытку, думала я, пока Сол помогал мне выбраться из машины. Жаркий огонь в камине, бар, переполненный людьми в праздничных нарядах, отблески пламени на лицах… Все выглядело нереальным, ненастоящим. Пока Сол отъезжал, я стояла на тротуаре и наблюдала, как искрится снег в свете уличных фонарей. Гарри тут же ринулся на улицу встречать меня, словно боялся, что я растаю и исчезну, как снежинка.

— Дорогая! — вскричал он и сдавил в медвежьих объятиях, едва не переломав мне кости.

Гарри был гигантом. В нем было добрых шесть футов и четыре или даже пять дюймов, и только очень снисходительный человек мог сказать, что Гарри «весит больше нормы». Гарри был огромной горой плоти с мудрыми глазами и задорными ямочками на щеках, которые делали его похожим на святого Бернарда. Нелепый жакет в красную, зеленую и черную клетку заставлял его казаться еще более необъятным.

— Я так рад, что ты здесь, дорогая! — сказал Гарри, хватая меня за руку и таща за собой через вестибюль и сквозь тяжелые двойные двери в бар, где нас ждали Бланш и Ллуэллин.

— Дорогая, дорогая Кэт, — сказал Ллуэллин, поднимаясь со своего места и чмокая меня в щеку. — Бланш и я очень удивлены тому, что ты все же приехала, не правда ли, дорогуша?

Ллуэллин всегда называл Бланш «дорогуша» — так маленький лорд Фаунтлерой2 называл свою мать.

— Честно, дорогая, — продолжил он, — отрывать тебя от компьютера все равно что оттаскивать Хитклифа3 от смертного одра пресловутой Катерины. Клянусь, я часто недоумеваю, что бы вы с Гарри делали, если бы каждый день не погружались с головой в свой бизнес.

— Привет, дорогая, — проговорила Бланш, делая знак наклониться, чтобы она могла подставить мне свою прохладную фарфоровую щечку. — Ты выглядишь изумительно, как обычно. Садись. Скажи Гарри, что тебе налить.

— Я принесу ей яичный флип, — предложил Гарри. Он возвышался над нами, сияя, как сверкающая огнями рождественская елка. — У них тут готовят прекрасный флип. Ты попробуешь немного, а потом выберешь то, что захочешь.

И он начал пробираться сквозь толпу к бару. Голова Гарри гордо торчала над морем голов и плеч других посетителей.

— Гарри сказал, ты уезжаешь в Европу. Это правда? — спросил Ллуэллин.

Он склонился к Бланш и протянул ей бокал. По случаю праздника оба принарядились гак, чтобы соответствовать друг другу: она была в темно-зеленом вечернем платье, которое выгодно подчеркивало ее нежный цвет лица; он — в бархатном темно-зеленом смокинге и черном галстуке. Хотя обоим было за сорок, Ллуэллин и Бланш выглядели удивительно молодо. Однако за блеском золоченых фасадов прятались существа, похожие на декоративных собачек, ухоженных, но глупых и рожденных от близкородственного скрещивания.

— Не в Европу, — ответила я. — В Алжир. Это своего рода наказание. Алжир — это город в одноименном государстве.

— Я знаю, где это, — ответил Ллуэллин. Они с Бланш обменялись взглядами. — Но какое поразительное стечение обстоятельств, не правда ли, дорогуша?

— На твоем месте я бы не упоминала об этом при Гарри, — сказала Бланш, поигрывая двойной нитью прекрасно подобранных жемчужин. — Он испытывает к арабам какую-то непонятную враждебность. Ты бы послушала его, когда он начинает о них говорить.