Восемь глав безумия. Проза. Дневники - [36]

— Эти твои герои, если они будут, просто сумасшедшие… А сумасшедших изолируют.

— Где вам изолировать! Вы слишком глупы, чтобы угадать гениальное помешательство. Это будет, скажу я тебе, шикарно. Бог создал мир и человека, а человек сначала уничтожил бога, потом самого себя и весь мир.

— Какой бог? Нет, Коля, ты бредишь.

— Хорошо, брежу. Дайте мне хоть побредить по своему вкусу перед смертью. Оставьте меня в покое. Мне противно смотреть на ваши подло сочувственные мины… Дайте мне умереть в одиночестве. Не хочу ощущать эту заботу, видеть над собой бесстыдное око нашего дружного социалистического коллектива в лице его отдельных представителей. Уйдите все прочь!

— И нам пора, — шепнула я своему спутнику. — Хватит!

V

— Разве эти два умирающих человека духовно мертвы? — спросила я своего рыболова в парусиновой блузе. Мы снова сидели у него в доме и пили вино.

— А разве жажда разрушения — духовно-творческое начало? — спросил рыболов и выпил рюмочку.

— Не вам бы спрашивать, не мне бы отвечать. Разве не является отцом разрушения некто в парусиновой блузе, разговаривающий со мной сейчас?

— Допустим. Являюсь.

— И разве не целесообразное зло так уничтожить мир, как бредит этот Герой Социалистического Труда? Человек осознает всю обреченность своего бытия и бытия маленького шарика, на котором он обитает, осознает предательское бессилие познания, мощи которого достаточно только для того, чтобы погубить мир, но не для того, чтобы до конца осмыслить сущее и сочетаться с ним в какой-то гармонии. Сознавая все это, человек уничтожает себя и мир.

— Мечта Кириллова в астрономическом масштабе[33], — возразил мой собеседник, выпив еще рюмку. — Может быть, некстати скажу, но, воплотившись, я на земле спиваюсь с кругу. Никогда не наблюдал за собой такой слабости, хотя, кроме всего прочего, я ведь и первый винокур… Выпейте. Бросьте философию. Я давно убедился, что напрасно подарил вам разум. Вероятно, это убеждение и является причиной моего почти беспробудного пьянства в последнее время. Я полагал, что вы поистине станете как боги, и даже выше, прекраснее, могущественнее и добрее богов. Вы сильно обманули ожидания Всевышнего и мои также. Конечно, в положении человека есть что-то двусмысленное, непоправимо-жалкое, позорное, я бы сказал. Ну, имелся бы один желудок да органы размножения, как у прочей твари… и жили бы гармонично… А то духовное начало это несчастное: запросы, вопросы, совесть, философия, эстетика… А в результате безнадежно испорченное, запутанное существо… Знаете, что однажды со мной было?

Рыболов, лукаво прищурившись, взглянул на меня.

— Ну, что?

— За блин человека продал… Убийцу, но это все равно. Прятался он во время войны в нашем доме… А я жил в одном городишке и голодал страшно. Воплотился, так терпи все человеческое… Я мог бы не терпеть, власти у меня для этого хватит. Но я этак дерзко решил: неужели не перенесу то, что эта двуногая мразь земная переносит… Вот и вызвали меня в одно местечко. Сидит этакий поперек себя шире военный толстомясый и блины жрет, масляные, как его собственная морда. Спрашивает: «Такого-то знаете?». — «Откуда? — говорю. — Никого я не знаю». А сам на блины смотрю и забыл в этот момент все на свете: и свое настоящее звание, и свою нуменальную, как вы любите говорить, профессию, и свой дар гипнотический, все забыл: блина хочу. А этот мерзавец, конечно, заметил все и говорит: «А мы знаем, что он у вас в доме прячется, где вы живете. Все равно, — говорит, — ему один конец: убийца, негодяй. Мы его поймаем так или иначе… Но лучше, если вы скажете нам… Подумайте: он еще преступление может совершить…». Говорит, а сам все лопает, да словно нарочно блинами чуть у меня под носом не вертит: «Скажите! Но вы, наверно, голодны. Вот блинок скушайте. А таким бандитам все равно от нас не укрыться…».

Бухгалтер хлопнул подряд две рюмки.

— Ну и что же? — с жадным любопытством спросила я.

— Ну и сказал.

— И блин съели?

— Съел. Два блина.

— Черт знает что! — вскричала я, с удивлением и какой-то брезгливостью глядя на рыболова. — Да как же вы могли?

Он задумчиво ответил:

— Вот именно черт-то этого и не знает. Я в этот момент окончательно человеком стал… Ваша сущность сильнее чертовой оказалась.

Рыболов высоко поднял голову и с надменностью, изредка нападавшей на него, произнес:

— Черт к этому предательству не причастен.

— Ну так вот вы бы и приняли это во внимание и пожалели бы человеческий род, в котором желудочное начало препобеждает всякие духовности и разумности. Мы же в этом не повинны.

— Сколько раз я должен вам повторять, что вы от нас отказались, вы нас аннулировали?

— Позвольте. Сотни миллионов людей еще верят в вас обоих. Вы же сами хвастали этим. А вы обрекли на атомную гибель весь мир. Если бы только одних нас, безбожников, ну, было бы справедливо. В Писании сказано: семью праведниками мир спасется[34]. А выходит, что из-за нескольких миллионов грешников мир погибнет.

— Да, спасется. После Страшного Суда, а он не за горами. На судебном процессе и выяснится все: кто прав, кто виноват. И растасуют вас — кого куда.

— Э-э! Никакого Страшного Суда. В лучшем случае, как сказал умирающий, все в атомную пыль превратится. В худшем — на пустынной радиоактивной земной поверхности останется бродить и мучительно вымирать крохотное, жалкое человеческое стадо. В этом весь финал мировой истории.