Восемь белых ночей - [33]

Мы все набились в лифт, сбросили пальто в гардеробе и помчались наверх, обратно в оранжерею. Со столов убрали, перекрыли их к десерту, поставили новые бутылки. Когда всем налили водки, я решил выдержать паузу и, когда нас повторно обнесли десертом, начать подавать знаки, что мне пора уходить. Был уже третий час ночи. Чем старательнее я изображал скрытое беспокойство, намекая на скорый уход, тем сильнее мне хотелось его ускорить. Наверное, на деле я просто очень хотел, чтобы Клара заметила и попросила меня остаться.

Так в итоге и произошло.

– Ты правда уходишь? – Как будто она совершенно случайно подумала про такую немыслимую вещь.

– Как, уже уходишь? – воскликнул Пабло. – Ты же только пришел!

Я благожелательно улыбнулся.

– Я, – это «я» было густо подчеркнуто голосом, – налью ему еще выпить. – Это Павел. – Нельзя же уходить на пустой желудок.

– Да, такого мы не допустим, – согласилась Бэрил.

– Так ты уходишь или остаешься? – поинтересовался Пабло.

– Остаюсь, – сдался я, зная, что это не сдача, я поступаю так, как и хотел.

– Хоть с чем-то определился, – произнесла Клара.

Как мне нравятся эти люди, оранжерея, островок вдали от всего и всех, что я знаю. Укрыться от времени. Пусть так длится вечно.

– Вот, – сказал Павел, протягивая мне вместительную стопку. Я собирался ее взять, но он слегка отвел ее, пришлось чуть приблизиться – и тут он чмокнул меня в щеку. – Не удержался, – объявил он во всеуслышание. – Кроме того, он будет страшно ревновать, а я обожаю, когда Паблито ревнует.

– Нужно немедленно ввести противоядие, – заявила Бэрил. – Вопрос, позволит ли он.

– Может, и позволит.

– Наверняка, – сказала Клара с подчеркнутым равнодушием, разбередившим меня еще сильнее.

– Прежде чем погружаться, нужно спросить разрешения, – хихикнула Бэрил.

– Да не ты ему нужна. Впрочем, именно поэтому он и позволит тебе поцеловать себя так же, как она поцеловала тебя – во весь фронт, да еще и с трепетом. – Опять Ролло.

– Так и кто ему нужен?

– Она, – заявил Ролло.

– А он мне нет, – фыркнула Бэрил.

– Она залегла на дно, – пояснила Клара, имея в виду себя.

– А он – на лед, – добавил я.

Мы переглянулись. Веселье и единомыслие в наших взвешенных, на первый взгляд трезвых словах.

– Кстати, – сказала она, – ты ведь так и не знаешь моего полного имени. Клара Бруншвикг, пишется не по-людски. И раз уж ты спросил – да, я есть в телефонном справочнике.

– А я спросил?

– Собирался. Или должен был. Под префиксом «Академия-2»…

Как она виртуозно меня считывает – а я пока вижу ее на самом поверхностном уровне.

Брууншвейг, Бруншвиг, подумал я про себя, как оно пишется? Брансвик, Бранчвик, Бушвик.

– Записать?

– Знаю я, как пишется Бранчвайг.

И вновь, хотя и неохотно, я показал жестами, что собираюсь уйти. При этом мое желание услышать, чтобы меня попросили остаться, было настолько очевидно, что хватило одного слова Пабло и Бэрил – и я снова уселся, а в руках у меня оказался очередной бокал чего-то там.

Бэрил скользнула мимо, потом остановилась передо мной.

– Ты на меня сердишься? – спросил я.

– Нет, но у меня к тебе счетец. Потом рассчитаемся.

В конце концов мы все спустились по винтовой лестнице – оказалось, что вечеринка в самом разгаре, все, кто наводнял гостиную, сгрудились вокруг пианиста с горловым голосом, который, похоже, на совесть отдохнул, вернулся на прежнее место и пел ту же самую песню, что и несколько часов назад. Елка стояла на месте. И миска с пуншем тоже. Вот здесь Клара сказала, что у меня потерянный вид. А вон там Клара и какой-то тип, представленный ею как Манкевич, попросили всех помолчать, встали на две табуретки и запели арию Монтеверди. Звучала она две минуты. Но ей предстояло изменить мою жизнь, мой взгляд на очень, очень многие вещи, как уже изменили меня снег, луч прожектора и пустой заснеженный парк. Короткая пауза – и певец с горловым голосом вновь принял эстафету.

В начале четвертого утра я наконец сказал, что все-таки должен уйти. Рукопожатия, объятия, чмок-чмоки. По пути в гардероб я отметил, что вечеринка и не думает заканчиваться. Проходя мимо кухни, я уловил сладкий шоколадный, с примесью горячего масла запах – видимо, очередной эскадрон в бесконечном параде десертов или первый намек на ранний завтрак.

Бэрил дошла со мной до гардероба. Я потерял номерок, и гардеробщик впустил меня в просторное, до отказа забитое помещение вместе с Бэрил. Она тоже уходит? Нет, просто хотела попрощаться и сказать, как рада знакомству.

– Ты мне понравился, – завершила она, – вот я и подумала: а возьму и скажу ему об этом.

– Скажу ему? – Я понял, что улыбаюсь.

– Скажу, что смотрела на него и думала: если он об этом заговорит, я ему скажу. Завтра, протрезвев, я буду делать вид, что ничего не говорила, а сейчас сказать – проще некуда, но очень хочется, чтобы ты знал, – вуаля!

Я видел, что она сдает назад до упора. Я бы мог то же самое сказать Кларе.

Я промолчал. Вместо этого обнял ее за плечи и прижал к себе, облапив ласково и по-дружески. Но ей нужно было не дружеское объятие, так что я и оглянуться не успел, как уже затолкнул ее за одну из шатких перегруженных вешалок, а потом – еще дальше, в джунгли шуб, заполонивших комнату, точно неободранные туши на бойне, и там, за плотной стеной одежды, впился ей в губы, пустив руки блуждать по ее телу.