Восемь белых ночей - [132]

А может, не хотелось, чтобы Рейчел поняла, насколько мы с Кларой друг другу чужие. Потому я и увиливал от ее бессловесных подначек.

А может, хотелось напугать самого себя.

Ответить я не успел – Клара подняла глаза, перехватила вопросительный взгляд Рейчел и тут же повернулась ко мне, обнаружила у меня на лице пустое, замкнутое выражение – несмотря на все мои усилия никак не отвечать, оно выдало наш потайной диалог.

– Секундочку. Это еще что? – спросила она.

– А что? – поинтересовался я.

– Вот это. – Она вслед за Рейчел подвигала головой. – О чем это вы тут беседуете?

– Ни о чем. – Мне нравилось, что нас вывели на чистую воду, приятна была эта озорная уклончивость – никакая, по сути, не уклончивость.

– Вот, полюбуйтесь, – обратилась она к Олафу. – Обмениваются тайными знаками.

– Похоже, мы попались, – сказала Рейчел. Я понял: она меня сейчас заложит. Ну и ладно.

Притворяться не имело смысла.

– Хочешь знать? – спросил я Клару.

– Разумеется, я хочу знать. – А потом, увидев, что я сейчас все выложу: – Погоди. Мне от этого будет хорошо или плохо?

Мы с Рейчел переглянулись.

– Эй, вы! – сказала Клара.

– Ладно. Речь о вчерашнем дне. Рейчел пытается понять, тебя или нет я вчера приглашал к ней выпить.

– Он действительно звонил – только ведь с ним поди чего разбери, – добавила Клара, обращаясь к Рейчел за поддержкой. – А рассказал он вам, как одно безмозглое существо – я имею в виду себя – в итоге отправилось смотреть фильм в полном одиночестве в надежде наткнуться на этого нашего гения?

– Он что-то такое говорил про пойти или не пойти, решил пойти, а потом не пошел. Мы ему говорили, чтобы шел.

– А он сказал, почему не пойдет?

– Вид у него был расстроенный. – Потом, повернувшись ко мне: – Ничего, что я сказала, что у тебя вид был расстроенный?

Да, я не против, может говорить, что вид у меня был расстроенный. Ну что ты, разве же я против? А такта не упоминать про Лорен ей хватит?

– И что там было в кинотеатре?

– Если не считать, что я сидела в темноте одна и все извращенцы только и ждали случая наброситься на одинокую невинную девушку, – ничего. Даже служитель на меня окрысился.

– Наказали его?

– Кого? Служителя? Или Оскара?

– Оскара, – повторила Рейчел, не выделив ни один из гласных звуков ударением.

Она сморщилась, произнеся мое прозвище впервые, попыталась скрыть свое колебание. Она пробовала некое очень странное блюдо, но не хотела признаваться, что в жизни про него не слышала и не станет глотать, не убедившись, что оно съедобное. «Оскар», – повторила она, как будто обнаружив очередную мою забавную маску, нового меня, которого пока с неохотой впускает в свой мир, про которого позднее наверняка станут судачить все ее гости – понятное дело, за моей спиной. У меня в результате возникло чувство, что эта новая моя личина, которую Клара создала в день нашей поездки вдоль Гудзона, является частью меня не более, чем новенькие ботинки, в которых я расхаживал целую неделю в надежде убедить всех в том, что они давно часть моего гардероба, вот только для Рейчел с них все еще не содрана бирка – и не сдерешь, пока те, кто знает меня достаточно хорошо, не придут к выводу, что они подходят настоящему мне.

– Так вы его простили?

– Хотела устроить ему расплату, но я плохо умею заставлять мужчин платить по счетам.

Это явно не та Клара, которую я знаю. Она что, пытается продемонстрировать солидарность с Рейчел, из разряда «мы против них», или это такая окольная попытка пресечь попытки Рейчел подразнить меня новым прозвищем?

– На самом деле, – продолжала она, – мы помирились. Ему хватило ума позвонить вчера ночью.

Я знал, что думает Рейчел. Что мы этой ночью переспали.

Мне пришло в голову, что Клара прекрасно понимает, как это восприняла Рейчел, и, чтобы не открывать ей глаза, она напомнила Орле, что им нужно доделать покупки, встала, надела пальто и, прощаясь со всеми, наклонилась и приникла ко мне влажным твердым поцелуем, запустив мне в рот язык.

– Bis bald[39].

Если и мог какой наш физический контакт оказаться совсем малозначительным, так вот. Мы уже перешли на стадию привычных прикосновений? Или тем самым она мне напоминала, что после вчерашней ночи все люки открыты? А может, этот жест предназначался не мне, а Рейчел? Или то было лишь повторение поцелуя с Инки?

Через некоторое время Рейчел начала надевать сыну варежки, а еще она хотела замотать ему шею шарфом. Мальчик сопротивлялся, в итоге она сдалась.

– Увидим мы тебя вечером, Оскар?

– Возможно, – сказал я, проигнорировав, как лукаво взмыл ее голос на моем прозвище.

Она знала, что вывела меня из равновесия. Знала и то, что я не говорю правду.

– Ну, уж попытайся. И ее тоже приводи.

Надевая перчатки, она не удержалась:

– Она ослепительна.

Мое молчаливое пожатие плечами должно было означать безоценочное согласие.

– Не смей так!

– Как? – удивился я.

– Так. – Она передразнила напускное безразличие у меня на лице. – Она с тебя глаз не сводила.

– Глаз не сводила?

– От тебя, право же, свихнуться можно. Олаф, объясни ему. Иногда мне кажется, ты нарочно ничего не хочешь видеть. Как будто боишься, что придется раздеваться рядом с людьми, которые тебе не безразличны, – и не дай бог они увидят твою пи-пи.