Воровка фруктов - [73]

Ей нестерпимо хотелось плакать. Но снова: ничего. Вместо слез в глазах адское пламя. Хоть что-то. «Дракон» – так в детстве ее называли другие, и это причиняло ей боль. Но в настоящий момент собственное «драконство» ее вполне устраивало. Дракон: вот и прекрасно. И даже триумф: я не такая, как вы все. Почему человек из Курдистана не подсел к ней снова? Почему он, подав еду на все столы, стоял за своей стойкой, скрестив руки на груди, в бессмысленном поварском колпаке на голове, да еще к тому же бумажном, и смотрел, не замечая ее, куда-то вдаль? И почему же, почему радость от часа, проведенного с бывшей одноклассницей, оказалась такой быстротечной? Какой открытой она себя чувствовала в тот момент. Открытой миру. И как легко ей рассказывалось. Как именно во время рассказывания ей самой открылось, что́ и как она пережила и кем она вообще была и какой. За один этот час она стала другой. Нет, такой, какой она была. И сразу после этого опять одна: все кончилось. Как будто и не было. Но разве это было чем-то новым, «неслыханным» в истории человечества: впечатления, переживания, события, открытия, день за днем, если не каждый час, мгновение за мгновением – а час спустя, мгновение спустя: как не бывало? Главная примета теперешнего времени, настоящего: слабое и все более ослабевающее последействие, а под конец: и вовсе никакого?

Она подняла свой пустой стакан – настоящий стакан в кебабной вместо пластикового стаканчика? здесь, по крайней мере, так было заведено, – и уже замахнулась, чтобы швырнуть его в витрину с тарелками, полными еды, приготовленными для разогрева в микроволновой печке или в чем еще. Это было бы не впервой. Еще в лицее, во время классной поездки на море (неужели в Дьепп по «Дороге блюза»? – а куда еще?), она, изрядно напившись, больше, чем другие, в одном портовом кафе, окончательно притихнув среди болтовни и смеха одноклассниц, неожиданно взяла и швырнула в витрину кафе найденный на пляже Дьеппа камень размером с кулак, подобранный ради дырки посерединке, в которую можно было смотреть, после чего произошло то, что должно было произойти – ее, а вместе с ней и весь класс, выдворили из заведения. Теперь же, в Курдистане, умиротворенная картинкой, прилетевшей из Дьеппа, она поставила стакан обратно, осторожно, бесшумно, и заказала себе еще один напиток. И тут наконец-то хозяин снова подсел к ее столу.

Воровка фруктов и ее спутник тем временем, продолжая свой путь, уже давно двигались на север. Предвечерье, растягивающееся в августе, под синим небом почти без облаков, как на другом, крайнем севере, было теплым, а внизу, в долине Виона, между последними домами Шара, построенными тут и там впритык друг к другу, и вовсе безветренно-жарким. Здесь Алексия взяла у своего носильщика часть поклажи, ту, что побольше и потяжелее, без особого сопротивления со стороны Вальтера, который, обменявшись с ней взглядами, молча согласился. Он не привык ходить пешком, да еще на такие расстояния, и ноги у него налились тяжестью, отчего он то и дело, при отсутствии видимых препятствий, спотыкался. С какой легкостью, напротив, шагала рядом с ним она, старше его по возрасту, словно невесомая, несмотря на груз. Она не делала больших шагов, но шла тут, среди домов, как по пустынным просторам. В отличие от него, она не потела, – сколько он ни присматривался к подмышкам, как это он обычно делал в кино, разглядывая знаменитых актрис: в современных фильмах ему удавалось иногда обнаружить то, что он искал; Алексия же: как из старого фильма. И лицо ее, словно давно уже перекочевавшей через все горы и пригорки, которые тут, в Вексене, отсутствовали, отливало блеском, но не от пота; единственное, что проступило на коже девушки во время перехода, были на одной щеке раньше невидимые веснушки, или это были крошечные точечки родинок, сбившихся в тесный кружок, в форме созвездия, от трех до пяти веснушек или родинок? – он не мог справиться со счетом – на правой щеке или на левой? – чем дольше он шел, спотыкаясь, рядом с ней, тем больше он запутывался, не в силах различить, где право, где лево. Если смотреть от него, где будет право, где лево? Или нужно смотреть от нее?

Последний дом в Шаре был руиной, уже укрывшейся в глубине леса, относящегося к долине Виона, ближе к его истокам. Окна и двери со всех сторон заколочены, внутрь не попасть. Наружные стены сравнительно недавно разрисованы обычными, распространенными во всем мире фигурами, знаками и альтернативными символами, с вариантами между ними, как, наверное, встречаются повсюду, картины, которые заслуживают того, чтобы их рассмотреть поближе. Но здесь было кое-что еще: почти замазанные следы прошлых десятилетий (не столетий, развалина была не такой старой). Когда была война во Вьетнаме? Лет пятьдесят назад? Здесь, на этих стенах, в сохранившихся надписях, написанных ясным почерком, недостающие буквы и обрывки слов легко восстанавливались, Америка все еще сбрасывала напалмовые бомбы на чужую страну и по-прежнему призывалась к тому, чтобы кончить дело миром и оставить весь свет в покое. Выбоины от пуль, в одном месте особенно кучно, относились уже к другой войне, случившейся еще тремя десятилетиями раньше, и представляли собой следы сражения, произошедшего в этих местах, последней битвы в этой части Европы, хотя по этим дыркам невозможно было определить, кто в кого пулял, ни свастики, ни какого-нибудь креста между рисунками или под росписью не обнаруживалось, не говоря уже об обрывке лозунга «Один народ – Один Рейх – Один фюрер», попадавшегося Алексии не раз на глаза во время ее путешествий на Восток, часто в неприкрытом виде.