«Вороново крыло» - [18]

— Спасибо вам, дорогой мистер Вулси, — обратилась к портному Морджиана в порыве благодарности, на что Эглантайн удивленно вытаращил глаза.

— Честное слово, я тут совершенно ни при чем, — только и успел выговорить Вулси, как вдруг человек, сидевший в следовавшей за ними карете, дал знак горнисту: «Пора!» — и рожок затрубил:

Небо храни императора Франции!

Рам-там-там, тара-рам-там…

При этих звуках «Император» взвился на дыбы (а мистер Эглантайн взвыл от ужаса) и, стоя на задних ногах, передними стал бить воздух. Пока он отбивал таким образом передними ногами такт, мистер Эглантайн судорожно вцепился в его гриву; миссис Крамп завизжала; мистер Вулси, Дик, кучер, лорд Воксхолл (ибо это был он) и два грума его светлости разразились громким хохотом.

— Помогите! Помогите! — кричала Морджиана.

— Стой! Ай! Ой! — вопил, не помня себя от ужаса, Эглантайн, пока наконец «Император» не повалился замертво на самую середину мостовой, словно сраженный пушечным ядром.

Вообразите же себе, о жестокосердые люди, всегда готовые посмеяться над чужими несчастьями, вообразите себе положение несчастного Эглантайна, придавленного «Императором»! Он упал очень легко, животное лежало совершенно неподвижно, и парфюмер, так же как и лошадь, не подавал никаких признаков жизни. Эглантайн не потерял сознания, но просто не мог пошевелиться от страха; он лежал в луже, воображая, что истекает кровью, и пролежал бы так до утра, если бы грумы его светлости не слезли и не вытащили его за воротник сюртука из-под лошади, продолжавшей все так же недвижно лежать на земле.

— Не можете ли вы сыграть «Прекрасную Джуди Калагэн»? — попросил горниста кучер Снэффла.

Горнист заиграл бравурную арию, лошадь поднялась, и грумы, прислонившие мистера Эглантайна к фонарному столбу, предложили ему снова вскарабкаться в седло.

Но парфюмер чувствовал себя слишком несчастным. Дамы с радостью потеснились и дали ему место подле себя. Дик влез на «Императора» и поскакал домой. Карета, запряженная четверкой, тоже тронулась под звуки «О дорогой мой, что же это значит», а мистер Эглантайн мрачно уселся в коляске, с дикой ненавистью поглядывая на соперника. Панталоны его были запачканы грязью, а сюртук на спине разорван.

— Вы сильно ушиблись, дорогой мистер Арчибальд? — с неподдельным участием спрашивала Морджиана.

— Н-не очень, — отвечал бедняга, готовый расплакаться.

— Ах, мистер Вулси, — продолжала добродушная девушка, — как могли вы так подшутить?

— Да честное же слово… — начал было оправдываться Вулси, но, представив себе всю смехотворность случившегося, не выдержал и расхохотался.

— Вы, вы — подлый трус, — завопил в бешенстве Эглантайн, — вы смеетесь надо мной, негодяй! Так вот же вам, получите, сэр! — И он, всей тяжестью навалившись на портного и чуть не задушив его, принялся с неимоверной быстротой тузить его кулаками по глазам, по носу, по ушам и, наконец, сдернул с него парик и вышвырнул его на мостовую.

И тут Морджиана увидела, что Вулси — рыжий [13].

Глава IV, в которой число поклонников героини увеличивается, а она сама становится заметной фигурой в обществе

Прошло два года после празднества в Ричмонде, начавшегося столь мирно и закончившегося всеобщим смятением. Морджиана так и не смогла простить Вулси его рыжие волосы или перестать смеяться над несчастьем, постигшим Эглантайна, а оба джентльмена не в состоянии были примириться друг с другом. Вулси тут же послал вызов Эглантайну, предлагая ему драться на пистолетах, но парфюмер отклонил вызов, справедливо утверждая, что торговцы не имеют дела с такого рода оружием; тогда портной предложил ему встретиться и решить спор, засучив рукава, как подобает мужчинам, в присутствии друзей из клуба. Парфюмер заявил на это, что он никогда не примет участия в столь грубом поединке, после чего Вулси, окончательно выведенный из себя, поклялся, что он непременно вцепится ему в нос, если Эглантайн когда-нибудь переступит порог клуба; и так один из членов клуба был вынужден покинуть свое кресло.

Сам Вулси не пропускал ни одного вечера, но его присутствие не вносило ни веселья, ни оживления, то есть всего того, что делает приятным мужское общество в клубе. Входя, Вулси первым делом наказывал мальчику-слуге «доложить ему, как только появится этот негодяй Эглантайн», и, повесив шляпу на вешалку, принимался с мрачным видом ходить по комнате, хватая себя за рукава, стискивая кулаки и потрясая ими, словно приводя их в боевую готовность, чтобы выполнить свое намерение и вцепиться в нос сопернику. Приготовившись таким образом, он усаживался в кресло и в полном молчании закуривал трубку, оглядывая всех присутствующих и вскакивая и поддергивая рукава сюртука, стоило только кому-нибудь войти в комнату.

Клуб решительно не одобрял поведения Вулси. Первым перестал приходить Клинкер, потом Бастард, торговец домашней птицей. Исчез и Снэффл, ибо Вулси вызвал на поединок и его в качестве ответчика за недостойное поведение Эглантайна, но принять вызов Снэффл отказался. Итак, Снэффл тоже выбыл из членов клуба. В конце концов клуб покинули все, кроме портного и Трэсла, жившего на той же улице; эти двое продолжали посещать клуб и, сидя по обе стороны владельца трактира Крампа, как индейские вожди в вигваме, в полном безмолвии попыхивали трубками. А платье и кресло старого Крампа становились ему с каждым днем все просторнее и просторнее; «Отбивная» прекратила свое существование, и жизнь его утратила всяческий смысл. Однажды в субботу он не спустился вниз, чтобы занять председательское место в клубе (как он все еще гордо именовал свою распивочную), а в следующую субботу Трэсл сколотил ему гроб; и Вулси, шагая рядом с гробовщиком, проводил до могилы родоначальника «Отбивной».