Вороний закат - [76]

– У тебя сердце моего брата, – сообщил император Глубины, но не словами, а коснувшись сознания.

Словно из-за сотен миль в мою душу прилетали каменные глыбы. Но я ощутил некий раздор. Акрадий не был единым существом. Нечто небольшое, но цепкое и ядовитое, впилось в него, расползалось плесенью, проникало внутрь, поглощало. Акрадий, превзошедший иных Глубинных королей, привязал себя к малой части Спящего, и та стремилась к спрятанному в железном ящике сердцу сородича.

– Это моя земля. Ты понял, с кем теперь имеешь дело? – спросил я.

Меня окутало тьмой, по истерзанной пустыне пронесся рык. Но страх не пришел – я находился в материнских объятиях.

– Извращенное чудовище, – прошептал Акрадий. – Голос того, что не нуждается в голосе, ключ его слабости, раб расколотого неба.

– Значит, понимаешь: я должен остановить тебя.

– Знаю, ты попытаешься, смертное орудие великих. Но эти предатели жестоко враждуют между собой. Они грызутся за обрывки силы и власти, чтобы успеть растащить их до моего прихода. Бесполезно. В конце концов, все склонятся перед моей мощью и волей.

– Вели ему заткнуться, – добродушно посоветовала Ненн.

– Я остановил тебя тогда, остановлю и теперь, – пообещал я и впустил в себя поток силы Морока.

Пусть Акрадий поглядит, кем я стал. Морок разъярился от чужого присутствия, хлынул в мой разум и вышиб императора. Воющий ураган стих, удалился в мир теней. Вот так просто. Лишь во рту остался резкий металлический привкус.

– Рихальт! – крикнула Амайра, потрясла меня за плечо.

Когда она подошла? По губам текло горячее. Я вынул платок, смахнул сочащуюся из носа кровь и сказал:

– Все нормально.

Амайра обтерла мне лицо. Мраморные стражники с неприятным вниманием следили за ее движениями, вернее, за окровавленным платком, который Амайра сунула в карман.

– На тебя так подействовал Морок? – осведомилась она.

Я посмотрел на чудесные огни, озаряющие горизонт, и улыбнулся:

– Он на меня не действует. Здесь мой дом.

Поблизости от Границы навигация была делом простым. Я прижимал ладонь к земле, улавливал, что изменилось, и брал нужное направление. Даже странно, что никто больше делать этого не умел.

Обычный способ ночевки в Мороке – по трое, когда два человека спят, спина к спине, а третий караулит. Оснащавшие фургоны плотники знали свое дело. Парусина, натянутая на деревянный каркас, была толщиной в палец. Если полезет хищник, то пробьется не сразу и нашумит. И джиллинги эту ткань не прогрызут, хотя мы вряд ли увидим джиллингов. Не так давно они попадались в Мороке чаще других тварей, но год от года их становилось меньше, а сейчас поблизости не чувствовалось ни одного.

Я сидел возле фургона, который делил с Дантри, Малдоном и тремя боевыми спиннерами. Просто сидел и глядел на дрожащее небо, неторопливо посасывал сигары и позволял чудесам Морока неслышно втекать в мою душу и тело. Я был дома. Мучительный кашель пропал, дышалось легко. Ушло и ощущение умирания.

Солдаты выстроили из фургонов защитное кольцо. Никто не пел, не балагурил, даже не разговаривал. Первый день в Мороке всегда тяжелый, но люди понимали: дальше будет еще хуже. Мраморная стража охраняла лагерь, ходила по его периметру. Белокожие чудовища не нуждались во сне.

Напротив меня сидели Ненн, Венцер и Бетч – тени моей вины, кошмары совести. Конечно, я понимал, что они призраки, но временами это казалось не слишком важным. Люди и люди. Правда, сегодня они все больше помалкивали.

Ненн, моя красотка, храбрая и жадная до крови. Она жила ярче, чем другие, убивала быстрее, любила крепче. Не всегда поступала правильно, но это только делало ее ближе к нам. Именно ей, верной и храброй, я бы запросто доверил свою жизнь. А ведь она от меня навидалась всякого. Даже нос я ей отрубил. Мы тогда в Мороке наткнулись на группку костлявых, началась потасовка – свалка, теснота. Я замахнулся мечом, а Ненн повернулась, и самый кончик носа ей срезало как бритвой. Такое дерьмо часто случается в заварушках. Может, Ненн догадалась, что это был мой меч, а может и нет. Мы подлатали ее, вернулись на Границу, и Ненн потом никогда не вспоминала случившееся. Да и я, как последний трус, тоже.

Во времена моего появления на Границе маршал Венцер, Железный козел, был уже стариком, но он сразу проникся симпатией ко мне. Вероятно, я напоминал ему о юности или впечатлил напористостью. Дерзил я маршалу постоянно, но очень уважал его, и, наверное, это чувствовалось. Он стал для меня кем-то вроде наставника, хотя я не всегда следовал его советам. Венцер охотно учил, и я учился, тоже, честно говоря, не всегда. Маршал покончил с собой, когда потерял надежду. Видимо, не мог иначе. Но я сильно жалел о том, что не успел его спасти.

Бетча я знал плохо. Он любил мою Ненн и умер как герой. Мы с ним попали в плен, сидели на краю вражеского лагеря посреди Морока, далеко от своих. У Бетча была сломана нога, и он не мог идти. Я перерезал ему глотку. Парень достойно принял смерть. И эта смерть стала самым тяжким грузом на моей совести. Ненн, погибнув в драке, спасла нас всех. Венцер прожил восемьдесят лет и остался в памяти людей знаменитым героем Границы. Бетч же был никому не известным капитаном, он отправился в Морок из любви к Ненн. Парень заслуживал большего, чем мой нож.