Ворона летает по геодезической - [6]

Шоколад с ореховой начинкой — привычное питание для горского повстанца — у Марка вяз в зубах, и перед глазами маячили навязчивые видения утиных паштетов с хрустящими хлебцами.

Наконец, база. Жаркие объятия, отдых под крышей, и сигарета с марихуаной, от которой он не рискнул отказаться, привели его в чувство. Солнце пробивалось через листву, свежесть горного воздуха перемежалась запахом дымка и оружейной смазки — все это вызвало в представлении Марка романтический образ Сопротивления — что-то полузабытое, из кинофильмов и детских игр.

Привыкший принимать душ три раза в день, здесь он прекрасно обошелся без всякого комфорта — и в этом тоже ощущался дух свободы. Он даже смог абстрагироваться от тошнотворного запаха, исходящего от окружающих.

На второй день ему показали двоих пленных солдат. Те вели себя спокойно, то и дело переводя взгляд с партизан на небо и верхушки деревьев, отделывались односложными репликами. Они не просили пощады и, похоже, умело скрывали свой страх. Марк подумал, что страха эти русские могут и не испытывать вообще просто по причине своей природной примитивности.

Он их по-настоящему ненавидел, и этих, и всех остальных. Они оккупанты, пришли на чужую землю, чтобы убивать женщин, детей и стариков, разрушать прекрасные дома и древние мечети. Конечно, они заслуживали смерти. Марку сказали, что на днях пленных собирались отпустить. Он поинтересовался у главного, не выдадут ли солдаты своим расположение партизанского лагеря, на что получил ответ, что русские все равно не умеют ориентироваться на местности, к тому же повстанцы рассчитывают на их порядочность. «Вот, — подумал Марк, — вот пример подлинного благородства. Все, что пишут в наших газетах — правда. Только есть ли смысл метать бисер перед свиньями и доверять этим?..»

…На обратном пути их накрыли. Когда вышли на каменистый склон, птичье пение перебил нарастающий стрекот, и прямо над головой возникла тушка вертолета. Рядом вспыхнуло, и вмиг заложило уши. Пещера была недалеко, и сильные руки бородачей почти перенесли его под каменный свод. Расстреляв боезапас, воздушная машина исчезла так же неожиданно, как и появилась. Обошлось без потерь. Партизаны смеялись и похлопывали Марка по плечу. А ему восторг от пережитого боевого крещения мешало пережить беспокойство о состоянии термобелья. Кажется, его надо постирать, и как можно скорее.

Скверная история. Он же интеллектуал, его ли дело бегать по горам? Ну да ладно, будет о чем рассказать будущим внукам. «Внукам…хм… — подумал он и поморщился.

Глава третья Лекарство против скорби

Другие предпочитали работать своими кулаками, а он чужими. Его всегда окружала шайка преданных пацанов, готовых в любой момент броситься на кого он укажет.

А он мог до темноты рассказывать истории про благородных туземцев и подлых колонизаторов, которые сочинял тут же, на большой коряге у озера. И младшая сестра, повсюду семенившая за ним как хвост, сидела рядом и с торжеством поглядывала по сторонам.

— Сколько душ на свете?

— Ни души.

— Чем докажешь?

— Жить хочу.

— На кого покажешь?..

Эта дурацкая игра почему-то была любимой на школьном дворе.

Однажды, придя домой, он решил напугать сестру, которая готовила уроки за столом. Сначала хотел схватить за горло, но вдруг ясно представил, как под пальцами пульсируют жилки под тонкой кожей, и его передернуло, и он схватил с кровати поясок от халата.

— Сколько душ на свете?.. — он накинул поясок ей на шею и потянул концы.

Она подыграла ему, закрыла глаза и тихо простонала, бессильно опустив руки. Это было совсем не то, что бывало обычно, и он ощутил внутри странное тепло, и завибрировало внизу живота, и тихий властный голос велел затянуть петлю со всей силы, и он с трудом заставил себя остановиться.

А ночью долго не мог заснуть от ужаса своих помыслов.

И Бог наказал его. И это случилось.

Когда был в стройотряде, получил телеграмму от родителей, где сообщалось, что его любимая сестра, уже старшеклассница, умерла. Как сказали по приезде — покончила с собой, удавилась. Из-за чего? Конечно же, от неразделенной первой любви… Бессонными ночами он пытался представить, как это — умереть, когда остаешься без дыхания, и эти фантазии доходили у него до галлюцинаций. Наблюдая во время бессмысленных блужданий по улицам за девушками-школьницами, он чувствовал непонятное возбуждение, смесь интереса и ненависти. «Они живут, радуются, смеются, — думал он, — и моя сестра тоже могла бы, но она сейчас лежит в холодной могиле, и плоть ее тлеет, ребра прорывают кожу и черви выедают глаза, и никогда она не встанет, не засмеется, никогда я не подарю ей бусы и ленточки в косы, никогда не возьму с собой на речку…»

Он увидел, что не может жить как раньше. Мир переменился. Многие привычные вещи стали восприниматься по-другому. И даже знакомая сцена Мельника из «Русалки», услышанная им по радио, отозвалась в сердце ощущением необратимой беды.«…Она кинулась в реку…вдруг сильные крылья к плечам приросли… Теперь свободно летаю, теперь я вороном стал. Люблю клевать на могилах…» — повторял он про себя, и вязкое чувство, замешанное на жалости и ярости, все сильнее терзало его и принуждало к безумным поступкам.