Воробьиное озеро - [7]
Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень тёмными и крупными, как ягода гонобобель.
Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него напал ужас: кто это такие сидят у костра?!
Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свистнув, зверёк выскочил из-за ёлки, пробежал по земле и спрятался за рюкзаком.
— Это не бурундук, — сказал Лёша, — нет на спине полосок. Зверёк вспрыгнул на рюкзак, запустил лапу в брезентовый карман. Там была верёвка. Зацепив когтем, он потянул её.
— Пошёл! — не выдержал я.
Подпрыгнув к ёлке, он вцепился в ствол и, обрывая когтями кусочки коры, убежал вверх по стволу, в густые ветки.
— Кто же это? — сказал Пётр Иваныч. — Не белка и не бурундук.
— Не знаю, — сказал Лёша. — На соболя не похож, на куницу тоже. Я такого, пожалуй, не видал.
Серая ночь ещё просветлела. Костёр утих, и Лёша поднялся, подбросил в него сушину.
— Зря ты его шуганул, — сказал мне Пётр Иваныч. — Он теперь не вернётся.
Мы смотрели на вершину ёлки. Ни одна ветка не шевелилась. Длинные искры от костра летели к вершине и гасли в светлом сером небе.
Вдруг с вершины сорвался какой-то тёмный комок и раскрылся в воздухе, сделавшись угловатым, четырёхугольным. Перечеркнув небо, он перелетел с ёлки на ёлку, зацепив месяц краешком хвоста.
Тут мы сразу поняли, кто это такой. Это был летяга, зверёк, которого не увидишь днём: он прячется в дуплах, а ночью перелетает над тайгой.
Крылья у него меховые — перепонки между передними и задними лапами.
Летяга сидел на той самой ёлке, что росла надо мной. Вот сверху посыпалась какая-то шелуха, кусочки коры — летяга спускался вниз. Он то выглядывал из-за дерева, то прятался, будто хотел подкрасться незаметно.
Вдруг он выглянул совсем рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки. Глаза его, тёмные, расширенные, уставились на меня.
— Хотите, схвачу?
От звука голоса дрожь ударила летягу. Он свистнул и спрятался за ёлку, но тут же высунулся.
«Схватит или нет?» — думал, видно, летяга.
Он сидел, сжавшись в комок, и поглядывал на костёр.
Костёр шевелился и потрескивал.
Летяга соскочил на землю и тут заметил большое тёмное дупло. Это был сапог Петра Иваныча, лежащий на земле.
Удивлённо свистнув, летяга нырнул в голенище.
В то же мгновение я кинулся схватить сапог, но летяга выскочил и побежал, побежал по вытянутой руке, по плечу и — прыгнул на пенёк.
Но это был не пенёк. Это было колено Петра Иваныча с крупной круглой чашкой.
С ужасом заглянув в пылающие очки, летяга закашлял, перепрыгнул на ёлку и быстро вскарабкался наверх.
Пётр Иваныч изумлённо ощупывал своё колено.
— Лёгонький какой, — хрипловато сказал он.
Перелетев на другую ёлку, летяга снова спустился вниз. Видно, притягивал его затухавший огонь костра, манил, как лампа летним вечером манит мотылька.
На меня напал сон. Вернее, не сон — волчья дрёма. Я — то закрывал глаза и проваливался куда-то под еловый корень, то открывал их и видел тогда бороду лишайника, свисающую с веток, а за нею совсем посветлевшее небо и в нём летягу, перелетающего с вершины на вершину.
С первыми лучами солнца летяга исчез.
Утром, за чаем, я всё приставал к Петру Иванычу, просил подарить мне сапог, в котором побывал летяга. А Лёша сказал, допивая вторую кружку чаю:
— Не Козьма ли да Демьян к нам его подослали?
Листобой
Ночью задул листобой — холодный октябрьский ветер. Он пришёл с севера, из тундры, уже прихваченной льдом, с берегов Печоры.
Листобой завывал в печной трубе, шевелил на крыше осиновую щепу, бил, трепал деревья, и слышно было, как покорно шелестели они, сбрасывая листья.
Раскрытая форточка билась о раму, скрипела ржавыми петлями. С порывами ветра в комнату летели листья берёзы, растущей под окном.
К утру берёза эта была уже раскрыта настежь. Сквозь ветки её текли и текли холодные струи листобоя, чётко обозначенные в сером небе битым порхающим листом.
Паутина, растянутая в ёлочках строгим пауком-крестовиком, была полна берёзовых листьев. Сам хозяин её уже скрылся кудато, а она всё набухала листьями, провисая, как сеть, полная лещей.
Старая яблоня
Целый день сидит у дороги бабка, яблоками торгует.
Мчатся мимо яблок машины, мотоциклы, ревут трактора. Иной раз остановится машина, купит яблок и дальше гудит.
Вот едет грузовик. Этот яблок не купит, некогда ему. Автобус бы купил, да у него остановка за три километра. А это «Запорожец», если и купит, так полкило.
Я остановился, купил полведра.
— А ты ведь, радетель, и на ведро тянешь, — сказала бабка.
Сидит бабка у дороги, а за спиной у неё рябина, а за забором яблоня старая стоит, на ней яблоки зреют, на землю падают.
Целый день работают они. Бабка торгует, яблоня яблоки роняет. Так и живут.
Шень-шень-шень
А кто знает, как надо подманивать лошадей? Ну, котят да цыплят подманивать все умеют.
Гусей надо так: — Тега-тега-тега…
Оленей: — Мяк-мяк-мяк…
Овец, слыхал я, одна тётя подманивает так: — Басёнки, басёнки, басёнки…
А лошадей, Витя Белов сказал мне, надо подманивать: — Шень-шень-шень…
И вправду, какое хорошее слово, вполне лошадиное. Лошади должны его понимать, точно.
Вот я научился новому слову и пошёл по деревне лошадей искать.
Взял, конечно, хлеба чёрного кусок, посолил его, в карман сунул. Соль, конечно, в карман немного просыпалась, да это не беда.
