Воробьиная ночь - [30]

Во, блин, хлопнемся — это кто же все будет делать? Чужой дядя? Господь Бог? Или вот эти охламоны с постными рожами?

Верка-то хоть и насобачилась топором тюкать да пилу дергать, но одной ей лопнуть, ничего не сделать. А попробуй найди мужика — где у нее деньги?

Вот это гадство.

Сегодня вернулся бы с Уренгоя — два дня свободных. За два дня сколько можно прирубить? Два венца. Куда с добром. На тебе — кукуй.

Тут Михаил соображает, что дело и совсем даже хуже, чем ему кажется. Ведь если их захватили — то не для того же, чтоб по-прежнему лететь в Уренгой, не так ли? Так куда же они сейчас в таком случае прут?

Он поворачивается ко второму пилоту и с тревогой спрашивает:

— Гена, ты не знаешь, где мы сейчас находимся?

— В небе, — коротко отвечает тот.

— Я не шучу. Куда мы летим?

— Я тоже. Спроси у них.

Михаил спрашивает. Ему не отвечают. Говорят: «Заткнись». Михаил затыкается.

Поскольку родители второго пилота почти постоянно находились на гастролях, а он оставался, пока она была жива, с бабкой, то Гена Минин прошел хорошую школу самостоятельности. Неотъемлемой и существенной частью этой самостоятельности на протяжении многих лет были уличные драки и потасовки. Поэтому любой мордобой его не страшил. А сейчас он отлично понимал, что если он не устроит хорошего мордобоя, то окажется последним кретином и дуриком, который и получит то, что его ожидает, — его пристрелят. Не сейчас, так после посадки. На этот счет у него никаких иллюзий не было.

И еще его бесило: он только что нашел то, что ему нужно, и — нате вам. Вмешиваются какие-то идиоты. Девчонка уплывает прямо из-под рук, самому всаживают пулю в лоб — привет, я ваша тетя. Штурмана угробили же. Вот сволочи — прямо из-за угла, как последние подонки. Как… ну, был такой сучонок, тоже любитель из-за угла. Ну, он не Муму, чтобы сложа руки ждать, пока его Герасим утопит.

А вот и случай — вон что за бортом. Командир понял, что руки у него свободны, недаром предупредил о приближающемся фронте. Значит, он тоже что-то замышляет. Единственный вопрос: начать заварушку самому или подождать сигнала? Подождать — не штука, да вот будет ли он?

И он решает: до первой хорошей встряски, которая заставит этих чернозадых ухватиться за сиденья или шпангоуты и убрать оружие из-под ребер.

Самолет подбрасывает, кренит, опускает. Тело штурмана переворачивается лицом вниз. Самолет выравнивается, но начинается мелкая неприятная тряска, словно они катятся по булыжной мостовой.

Михаил думает: нет, ну вы скажите, если мы грохнемся или вот эти козлы нас застрелят — кто будет достраивать дом? Где Верка денег возьмет? Негде ей их взять.

Михаилу становится неудержимо жалко Верку. И он неудержимо звереет.

Джафар глядит на бьющегося лицом о пол штурмана. Ему неприятно и жалко. Он приподнимается и делает шаг вперед, чтобы перевернуть тело.

И тут в фюзеляже раздается утробный рев, переходящий в тонкий вой. Механик взлетает с сиденья головой вперед и стенобитным тараном врезается в спину Джафара.

Они еще только падают, еще не успевают растянуться на полу, а с рук второго пилота уже соскальзывают путы. Левой он отбивает и выворачивает у Идриса пистолет, правая с хрустом обрушивается на его нос. Идрис мешком сползает между сиденьями и ящиками.

Как только до Аслана долетает рев механика, он круто поворачивается, направляя пистолет-пулемет в сторону фюзеляжа. В следующее мгновение голова его взрывается от сокрушительного удара. Кулак Останина срабатывает, как молот. Пока Аслан заваливается на борт, а его оружие падает на пол, командир молниеносным движением правой руки включает автопилот, а левой отбрасывает защелку привязных ремней. Одним рывком он перебрасывает тело с сиденья на пол, подхватывает пистолет и вылетает в фюзеляж.

И получает очередь в ноги. Вывернувшись из-под бортмеханика, Джафар полоснул по первому, что оказалось в его поле зрения, а первым был Останин.

Второй очереди он сделать не успевает — на его голову обрушивается пистолет, находящийся в руках второго пилота. Стрелять тот не рискнул, боясь попасть в механика.

— Связать! — приказывает командир. Он круто разворачивается, правой ноге горячо, и она подкашивается. Он хватается руками за спинку кресла и переваливается на сиденье. Ставит ноги на педали, хватается за штурвал и нажимает кнопку отключения автопилота. Бросает взгляд на локатор. Давит левой ногой на педаль.

И все равно не успевает. Вернее, — неизвестно, потому что посреди этой взбесившейся стихии вряд ли кто-то смог бы сказать: не успел или поторопился, или лучше бы вообще ничего не предпринимал. Самолет пращой бросает вверх. И больше ничто его не стабилизирует — он вяло переваливается с крыла на крыло, с носа на хвост, как подхваченный вихрем лист. Рули ходят, как в вате, давления воздуха на них совершенно не ощущается. Командир протягивает руку к рычагам управления двигателями и посылает их полностью вперед.

Долгие две-три секунды кажется, что и это не поможет.

И все-таки за что-то зацепился. Вздрагивает. Турбины воют. Останин отдает штурвал от себя. И чувствует упругость воздуха.

Он переводит дыхание. Машина снова послушна рулям. Он бросает взгляд на высотомер: шесть тысяч. За каких-то пять-шесть секунд их подбросило на шестьсот метров!