Воробьиная ночь - [20]

— Я слышал о Шамиле, — сдержанно говорит тот.

— И отпускать без крови не желают.

— Что вам даст независимость, если с севера — Россия, а с юга — Грузия?

— Мы хотим жить своей головой, а не по чужой указке, как бы хороша она ни была, — почти слово в слово повторяет он уже давно пройденное Останиным. — Но она и плоха. Вы не согласны?

— Почему же. Хуже некуда, хоть и говорят, что не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже.

— Вам повезло — у вас все обошлось без бойни.

— Да уж. Позавидовал слепой глухому. — Не хочется ему решать мировые проблемы, и все тут. — Вышли на вашу линию.

Он доворачивает самолет на курс 205 градусов. Конечно, надо бы учесть и ветер… да черта ли ему! Точность нужна, когда самолет идет по нормально запланированному маршруту в нормальных условиях. Они же несутся, как шизанутые подвыпившие фендрики, без руля и ветрил, неизвестно куда. Эх, хочу, так получу! Не бывает так. За каким-нибудь углом обязательно да нарисуется полковник.

— Не понял.

— И не надо. Вам приходилось убивать?

Аслан с минуту молчит.

— Приходилось, — неохотно говорит наконец. Он колеблется. — Когда аул Джафара был уничтожен ракетным огнем, мы заметили номер вертолета. Потом его захватили.

— Кто такой Джафар?

Аслан указывает большим пальцем поднятой левой руки за плечо, в сторону фюзеляжа.

— С усиками. Мой друг. Отец, мать, две сестры, жена, трое ребятишек — все погибли.

— Он стрелял в штурмана?

— Я.

Не мог ты этого сделать. Слишком мало было времени. В кабину ты ворвался первым. Что ж, благородно.

Как они пронесли оружие на самолет? Или — оно уже здесь находилось, припрятанное в ящиках?

Много вопросов, на которые его обязательный собеседник ответить явно не пожелает. Ладно, не будем их и задавать. Тем более что к стоящей перед тобой задаче они никакого отношения не имеют.

— Неважно кто…

— Неважно. Идрис его младший брат. Только они двое и остались…

— Вы уверены, что второй пилот и бортмеханик в безопасности?

— Уверен. Кровная месть — не всеобщее уничтожение. К тому же у вас ее значение сильно преувеличивают. Наша цель — свобода. Это выше мести.

Да будь вы все неладны! Все поют одну и ту же песню испокон веков. Сколько можно верить сказочкам?! Свобода! Да что такое свобода? Свобода — лгать, воровать, грабить, мучить, унижать и убивать. Не было и нет свободы просто мирно жить. И не будет. Пряников на всех никогда не хватает.

Вот она, ваша свобода, — лежит на полу за кабинной переборкой.

Но если я не последний осел, то второй пилот давал мне понять, что связанные руки у него свободны. С его способностями это возможно. Неужто отец с мамой такому пустяку его не обучили? И вот эта-то свобода — нечто ощутимое и реальное. Если так, то наши шансы повышаются. Но что это ему дает?

Пока — ничего. Против пули даже свободные руки слабоваты.

Не профукай только все так же бездарно, как один раз уже сделал.

Что ты можешь?

Бросить самолет в пике, после чего твой соседушка распластается на потолке, как муха. Приятная картинка. Вот только потом машину надо будет из него вывести, а это вряд ли окажется тебе по плечу с мешком… этого самого, когда оно отлипнет от потолка и повиснет на штурвале.

Свалить самолет на крыло или заложить такой вираж, чтоб глаза у всех на лоб полезли?

Это можно. Если крылья выдержат.

Из всех — реальный шанс: болтанка.

Вот эту-то возможность он и рассматривает со всех сторон бесконечно. Ему нужен не одноразовый трюк, при котором что-то то ли будет, то ли нет. Ему нужно действовать наверняка. А болтанки им не избежать.

13

Раздрай, случившийся с бортмехаником Михаилом Бурлаковым в результате всех этих несуразностей, начинает помаленьку образовываться и утрясаться. Михаил оглядывает самолет, второго пилота, своих пленителей-сторожей-охранителей пусть все еще и довольно диким, но постепенно проясняющимся взглядом. Калейдоскоп последних невозможных и необъяснимых событий начинает стабилизироваться в его голове и обретать хоть какой-то смысл.

— Это… что? Выходит… они нас захватили? — задает он Геннадию кристальный по своему логическому обоснованию вопрос.

Глаза у него голубенькие, как незабудки, и смотрят доверчиво. Он глядит на второго пилота. Он передергивает кистями рук, пытаясь ослабить стягивающую их бельевую веревку. Веревка жмет, но главное — вызывает страшное раздражение своей инородностью, своей несовместимостью с тем, что он привык и должен делать и что происходит в эту минуту.

— В способности делать правильные выводы из немногих фактов тебе не откажешь, — одобряет Гена.

— Но — зачем?

— Вопрос вопросов. Как «быть или не быть» Шекспира.

— Я его знаю? — сбивается с мысли Михаил.

— Вряд ли.

Михаил морщит лоб, припоминает.

— Это тот тип, который тысячу лет назад писал всякую заумь? — Интеллект бортмеханика не относящимися к практическим делам сведениями явно не обременен. — Чего ты мне его суешь? Он что — нам поможет?

— Не поможет, — соглашается Минин.

— Ну и нечего тогда приплетать всяких там… Зачем они убили штурмана?

— Спроси у них.

Механик поворачивается к Джафару.

— Зачем вы убили штурмана?

Тот молча косится на него и отворачивается.

— Вот это гадство! — изумляется Михаил одновременно тому, что штурмана убили, и тому, что на простой вопрос ответить не могут. И хоть сам он сидит связанным, до него все еще никак не доходит, что все это всерьез и его самого тоже касается. — А нас зачем связали?