Воробей под святой кровлей - [23]

— Скажи-ка мне, что же ты такое нашел? — дружелюбно поинтересовался Кадфаэль. — И где только ты откопал такую занятную штуковину?

Мальчик небрежно махнул рукой назад, в сторону деревьев, заслонявших Гайю.

— Там она валялась, брошенная в холщовом мешке; мешок я оставил где-то на берегу. Не знаю, что это за вещь. Я никогда таких не видал. По-моему, она ни на что не годится.

— А не нашел ли ты там еще тоненькую палочку с натянутыми вдоль нее волосками? — спросил Кадфаэль, разглядывая обломки скрипки.

Мальчик зевнул, остановился и разжал руку. Игрушка выскользнула у него из пальцев и осталась лежать в пыли.

— Дэви стал топить меня, и я хлопнул его той палкой по башке, она переломилась, и я ее выбросил.

А как же иначе он мог поступить с бесполезной вещью! Точно так же он выбросил сейчас и сломанную скрипку, оставив ее лежать на земле, и пошел своей дорогой, потирая слипающиеся глаза грязным кулачком.

Брат Кадфаэль подобрал с земли жалкие обломки и только вздохнул, увидя спутанные обрывки струн. Скрипка хоть и нашлась, но от нее мало было проку. Он понес скрипку в монастырь, слишком хорошо понимая, какое горе причинит ее вид незадачливому хозяину. Допустим, Лиливин выйдет живым из этой переделки, однако он выйдет из нее нищим, без единого гроша, лишившись даже своего главного средства к существованию. Все это брат Кадфаэль понял, прежде чем вручил Лиливину сломанный инструмент, а теперь мог воочию наблюдать его ужас — горе и отчаяние отразились на побледневшем лице, которое стало тоскливым, как осенние сумерки. Приняв из рук Кадфаэля инструмент, юноша стал ласкать его, качая, словно младенца, и, склонившись над разбитым инструментом, залился слезами. Так горюют не о погубленной вещи — так оплакивают смерть возлюбленной.

Кадфаэль, не желая быть навязчивым, оставил его одного и, удалившись в одну из кабинок скриптория, стал выжидать, когда первая волна горя и боли уляжется в душе юноши. Наконец Лиливин в изнеможении затих. Он сидел нахохлившись, сжимая в объятиях свое погибшее сокровище, как бы защищая его своим телом от безжалостного мира.

Кадфаэль негромко заговорил:

— Есть люди, которые знают, как восстанавливать музыкальные инструменты. Я не владею этим искусством, зато это умеет брат Ансельм, регент нашего хора. Давай попросим его взглянуть на твою скрипочку! Может быть, в его руках она опять запоет?

— Вот это — и запоет? — страстно вскинулся Лиливин, протягивая к нему останки скрипки. — Посмотрите же! Эти щепки годятся только на то, чтобы бросить в печку! Тут уж никто ничего не починит!

— Откуда тебе знать? Да и мне тоже! Что мы теряем, если спросим знающего человека? А если окажется, что эту скрипку нельзя починить, брат Ансельм сделает тебе новую.

Ответом было выражение горестного недоверия на лице Лиливина. Да и как ему было надеяться, что кто-то захочет утруждать себя ради того, чтобы помочь ему — такому убогому созданию, с которого нечего взять за труды? Обитатели монастыря считают себя обязанными давать ему кров и пищу, но и только! Да и это делают потому, что так велит им долг. А в миру самая большая милость, какую оказывали ему люди, состояла разве лишь в том, что кто-нибудь кинет корку хлеба.

— Да разве же я смогу заплатить за новую скрипку? Не смейтесь надо мной!

— Ты забываешь — мы не занимаемся куплей и продажей, и деньги нам не нужны. А вот брату Ансельму достаточно поглядеть на сломанный инструмент, как он загорается желанием его исправить. А когда он увидит хорошего музыканта, который пропадает без инструмента, он тут же захочет подарить ему новый голос. А ты хороший музыкант?

— Да! — сразу ответил Лиливин с горделивым воодушевлением. Уж в этом он знал себе цену.

— Тогда докажи ему это, и он оценит тебя по достоинству.

— Вы и правда так думаете? — спросил Лиливин, не зная, верить ему или не верить. — Вы правда его попросите? Если бы он взял меня в ученики, я, может быть, и сам научился бы его искусству! — воскликнул он, но тут же запнулся и сник; мимолетная радость сменилась на его лице слишком красноречивой печалью. Стоило ему почувствовать какую-то надежду, как новый прилив отчаяния гасил этот проблеск. Кадфаэль торопливо перебирал в уме разные способы отвлечь юношу от мрачных мыслей.

— Никогда не думай, что у тебя не осталось друзей! Это была бы черная неблагодарность, если вспомнить, что у тебя есть сорок дней передышки, что дело твое расследует такой справедливый человек, как Хью Берингар, а кроме того, есть по крайней мере одно существо, которое непоколебимо держит твою сторону и не желает слышать против тебя ни одного слова. — Лиливин немного приободрился, и, хотя смотрел по-прежнему недоверчиво, это все же отвлекло его ненадолго от мыслей о петле и виселице. — Наверно, ты вспомнишь ее — это девушка по имени Раннильт.

Лицо Лиливина одновременно и побледнело, и просветлело. Кадфаэль впервые увидел на нем улыбку, но даже сейчас она была такой робкой и нерешительной, как будто бы он боялся прикоснуться к чему-то милому и желанному из страха, что оно испарится, как растаявшая снежинка.

— Вы видели ее? Говорили с ней? И она не верит тому, что обо мне говорят?