Вопреки. Как оставаться собой, когда всё против тебя - [8]

«Свобода начинается с осознания того, что ты – человек из ниоткуда. Ты часть каждого уголка земли и в то же время не принадлежишь ни одному конкретному месту. Цена свободы высока. Награда велика».

Наконец я отказалась от привычной истории, которую рассказывала себе – истории о маленькой, одинокой, незаметной, отверженной девочке, тщетно искавшей свой номер на доске у спортзала. Я добиваюсь успеха в работе. У меня отличный партнер и замечательные дети. Но та старая история до сих пор отзывалась во мне ощущением одиночества и отверженности миром и семьей.

Стив чувствовал, что во мне что-то меняется. Он добавил: «Цена и правда высока. Но ведь награда в том, что ты искренне делишься результатами своего труда с миром, оправдывая доверие участников исследований, выслушивая их трогательные и страшные истории».

Я уточнила, понимает ли он странную дихотомию: и быть одной, и быть по-настоящему причастной к чему-то. Стив подтвердил: «Да. Я согласен. Это одиночество, в котором живет сила. Часто родители злятся, когда я отказываюсь выписывать антибиотики для ребенка. Первое, что я слышу от них: «Все педиатры их выписывают. Я просто пойду к другому врачу». Мне нелегко, но я говорю себе: «Они имеют право не соглашаться со мной. Но я верю, что для их ребенка лучше именно так. Точка».

Голова буквально взрывалась от мыслей. Я объяснила Стиву: «Мне понятна необходимость оставаться уязвимой и быть на своей стороне, когда никто со мной не согласен. И все равно трудно перестать хотеть быть частью группы. Мне плохо без отряда». Он ответил: «У тебя ведь уже есть отряд. Маленький и порой друг с другом не согласный, но будем честны: ты ненавидишь отряды, где все друг с другом соглашаются». Я чувствовала, что Стив прав, но чего-то не хватало.

Я встала и сказала, что мне нужно покопаться в своих архивах, посвященных причастности, раз уж я вернулась к цитате Майи. Вспоминаю ответ мужа и смеюсь: «Понятно. Я уже такое слышал. Пожалуй, ужин возьму на себя. Закину немного еды в кроличью нору исследователя. Когда ты в прошлый раз собиралась в чем-то покопаться, ты оттуда пару лет носа не высовывала».

Позже я нашла полную расшифровку записи[6] того самого интервью Билла Мойерса с Майей Энджелоу. Она заканчивается диалогом:

Билл:

– Вы чувствуете принадлежность к какому-то одному месту?

Майя:

– Пока что такого не случалось.

Билл:

– Вы принадлежите кому-то?

Майя:

– Да. Себе. Сильнее и сильнее с каждым днем. И очень этим горда! Для меня очень важно, какими глазами я смотрю на Майю. Майя очень много значит для меня. Мне нравится ее настроение, смелость… И если Майя ведет себя неподобающе, мне приходится с этим что-то делать.

Прочитав это впервые, я подумала: «Майя принадлежит Майе. Я принадлежу себе. Не могу сказать, что я разобралась до конца, но хотя бы это я поняла».

На этот раз кроличья нора исследователя оказалась глубиной в четыре года. Я вернулась к старым данным, собрала новые – и сформировала теорию настоящей причастности.

Выяснилось, что все, что я думала о причастности до этого, было либо неточным, либо и вовсе полной ерундой.

Вторая глава В поисках настоящей причастности

Настоящая причастность.

В этих словах есть что-то ободряющее. Я читаю их вслух и чувствую: они символизируют что-то очень важное. То, к чему мы тянемся всю жизнь. То, по чему мы тоскуем. Каждому хочется стать частью чего-то большого – мы хотим испытывать настоящую причастность: безусловную, неподдельную, которую нельзя оспорить. Вот только где ее взять?

В 2010 году в книге «Дары несовершенства»[7] я сформулировала определение причастности так:

«Быть причастным к чему-то большему – естественное человеческое стремление. Оно так сильно захватывает нас, что мы спешим подстроиться, получить одобрение, стать своими – что, увы, не помогает и даже отвлекает от причастности. Настоящая причастность доступна нам в те моменты, когда мы раскрываем наши живые, неидеальные души, – она основана на принятии себя такими, какие мы есть».

Это определение выдержало проверку временем, но сейчас оно выглядит неполным. Я узнала, что настоящая причастность требует кое-чего еще. Необходимость оставаться собой – и принимать себя – может привести к одиночеству, неопределенности, отсутствию поддержки.

Работая над «Дарами несовершенства», я рассматривала причастность как внешнюю оценку – когда кто-то нас поддержит, признает, одобрит, поскольку мы отважно раскрылись и стали уязвимыми. Но сейчас, закопавшись глубже в результаты исследований, я понимаю: она не приходит снаружи. Мы не можем ощутить настоящую причастность в группе. Мы носим ее внутри. В сердце. Она основана на принадлежности себе и вере в себя.

Готовность принадлежать себе – это вызов, отвечать на который нам придется самостоятельно: покорять дикие джунгли критики, уязвимости, неуверенности. В современном мире, расчерченном на идеологические зоны политических дрязг и военных действий, это задача со звездочкой. Мы начали забывать, что даже несмотря на особенности каждого из нас в отдельности, мы неминуемо связаны друг с другом чем-то более основательным, чем идеология, политика или членство в группе – нас объединяют любовь и общечеловеческое единство. Как бы нас ни разделяли верования или другие разногласия, каждый из нас – человек, и все мы увлечены схожими духовными поисками.