Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале - [65]

Собаке тоже полезна была регулярная работа. Работа, сказали мы? Безусловно работа, хотя, с определенной точки зрения, то был сизифов труд, не сравнимый, следовательно, с успешной и даже безуспешной охотой на зайца или иного животного, которая, к первородному греху отношения не имея, была бы одновременно и работой и развлечением. Идейный мир животных, кажется нам, не делает различия между этими двумя понятиями, изначальное единство которых лишь тяжелая длань человеческая разделила надвое; при таком взгляде охота на зайца, с точки зрения Ники, была работой, обратившейся в развлечение, а бросание камня — независимо от доставляемого ею острого, щекочущего наслаждения — развлечение, ставшее работой. Развлечение, которое мало-помалу, как прежде игра с мячом, превратилось в истинное наваждение. Собака приносила камни даже в комнату, ей хотелось работать и дома. Камни валялись повсюду, и, сколько ни выбрасывала их Эржебет, на другой день нога опять спотыкалась о какой-нибудь камешек, припрятанный Ники под ковром либо извлеченный из какого-нибудь ей одной известного тайника. Поднявшись на задние лапы, Ники передними нацеливалась на камешек, словно то был затаившийся мышонок, прыгала на него, хватала в зубы и торжествующе клала у самых туфель хозяйки. В охотничьем своем азарте она настолько утратила трезвое ощущение реальности, что однажды, когда Эржебет лежала на диване, Ники отнесла камешек к ее стоявшим в другом углу комнаты туфлям и, радостно вертя хвостом, счастливо сияя глазами, вся изготовилась к прыжку в ожидании, когда же туфля подбросит камень.

Общее настроение в эту пору было весьма подавленное. Сосед Андраш Пати, маленький очкастый механик, убежденный, что выполнение и даже перевыполнение плана необходимо, в дни получки, два раза в месяц, с великим трудом смирял свою жену, а заодно и собственные сомнения, в ходе их перепалок возникшие. Однажды в особенно горькую минуту он признался даже жене инженера, что хоть план вообще-то вещь хорошая, но, как говорится, «не по нашей мерке скроена». Люди-то выкладываются до последнего, работают, можно сказать, с душой, а что толку, не в силах страна заработать столько, чтобы хватало на все эти конторы. «Трепу много, толку мало», — повторял он любимую свою присказку, которой недавно на большом заводском активе вызвал шумные, но тут же быстро стихшие знаки одобрения. Как-то после получки Пати явился домой вдребезги пьяным. Собака, которая за время их уже долгой дружбы ни разу не видела соседа пьяным, услышав скрежет ключа в замке, тотчас же, как обычно, попросилась в переднюю и радостно выскочила ему навстречу. В следующую секунду Эржебет услышала из своей комнаты протяжный болезненный визг, за которым последовал глухой звук падения и тихие стенания.

На следующее утро Пати, правда, ходил пристыженный, все пытался подкараулить жену инженера в передней с явным желанием выговорить наконец какие-то примирительные слова, но соседка уклонялась от встречи, избегала супругов Пати и на другой день и на третий. Наконец механик к ней постучался и, смущенно передвигая очки на носу вверх и вниз, извинился; потом и жена пыталась его оправдать, говорила, что за десять лет впервые видела его пьяным, да и напился-то он не с радости, а потому, что назначен агитатором по подписке на третий заем и теперь должен убеждать людей в том, что жизненный уровень повышается. Эржебет Анча все понимала, но прежние сердечные отношения между ними уже не восстановились. И хотя Ники с ее всепрощающим, нежным женским сердечком на следующий же день радостно выбежала бы в переднюю навстречу Пати, хозяйка не пустила собаку. Ее рана еще горела, пылала, от малейшего прикосновения было больно и глаза наполнялись слезами.

С тех пор как они познакомились с семьей механика, Ники, словно начисто позабыв своего хозяина, под вечер всегда ожидала возвращения соседа. И по ночам не прислушивалась больше к звонку в подъезде; зная, что Пати дома, она успокаивалась и, как только гасили лампу, шла на свое место и несколько минут спустя засыпала. Возможно, жена инженера еще и поэтому обиделась на семейство Пати больше чем следовало. Собака уже не вспоминала ее мужа. Забыла ли она его вовсе, мы, разумеется, сказать не можем и даже не исключаем из размышлений наших мысли о том, что поворот ключа в замке, когда Пати еще засветло возвращался домой, напоминал ей именно те давние поздние возвращения инженера. Нельзя, однако, отрицать, что теперь Ники прислушивалась к звукам шагов на лестнице лишь между пятью и шестью часами вечера, сидя у самой двери, а так как Пати после работы никогда не задерживался, ночное наблюдение прекратила. Правда, и теперь случалось, что ночью она вдруг вскакивала и шла к двери, но на полпути обычно останавливалась и, медленно повернувшись, плелась обратно. Да и вообще как, на каком языке, каким способом могла бы она сообщить жене Анчи, что все еще ждет его?! Неужто хозяйка хотела, чтобы у нее разбилось сердце? Ведь и ее-то сердце пока дало только трещинку… Одна из особенностей человека состоит в том, что от всех других он ожидает большего, нежели от самого себя, и даже деликатные робкие женские души теряют чувство меры в любовном своем эгоизме. Более того, бывалые, многоопытные государственные мужи, случается, предписывают своему народу такое, к чему сами не испытывают ни малейшей охоты — например, житье в коммунальных квартирах, чечевичную похлебку на обед, нравственную чистоту и мученическую смерть. Так и жена инженера, хотя не отдавала себе в том отчета, удовлетворилась бы в глубине души только смертью Ники — немедленной, моментальной — сразу же после исчезновения хозяина.