Воображаемые жизни - [7]
Родители пытались ее удерживать, но она пригрозила самоубийством, и им стало жалко. Она покинула город Маронею, нагая, с распущенными волосами, прикрытая одной старей дерюгой, и стала жить с Кратесом, одеваясь подобно ему. Говорят, у нее был от него ребенок, Пазакл. Но об этом достоверно не известно.
Гиппархия была добра и сострадательна к бедным. Она гладила больных своими рукам и и без малейшего отвращения зализывала у страдавших кровоточивые раны в убеждении, что они для нее то же, что овца для овцы или собака для собаки. Когда было холодно, Кратес и Гиппархия спали с бедными, прижимаясь к ним и стараясь им дать часть теплоты своего тела. Из тех, кто к ним приближался, они не давали предпочтения никому. С них было довольно, что это — люди.
Вот все, что дошло до нас о жене Кратеса. Мы не знаем, когда и как она умерла. Ее брат, Метрокл, преклонялся перед Кратесом и стал его подражателем. Но у него не было спокойствия. Его здоровье было нарушаемо постоянными ветрами, которых он не мог сдержать. Он пришел в отчаяние и решил умереть. Кратес узнал об его несчастий и решил его утешить. Он наелся волчанки, пошел к Метроклу и спросил, действительно ли стыд за свою слабость так его удручает. Метрокл признался, что не в силах больше переносить такое наслание. Тогда Кратес, которого вспучило от волчанки, испустил ветры в присутствии своего ученика и принялся уверять его, что все люди по самой природе подвержены той же неприятности. Потом он укорял его за стыд перед другими, приводя себя самого в пример. В заключение он издал еще несколько звуков, взял Метрокла за руку и увел с собой.
Долгое время они жили вместе на улицах Афин, без сомнения, с Гиппархией. Они говорили друг с другом очень мало. Ничто не вызывало в них стыда. Хотя собаки, что рылись с ними вместе а кучах нечистот, казалось, относились к ним с почтением, но можно было думать, что, дойми их голод, они бы все перегрызлись друг с другом. Однако, биографы не сообщают ни о чем в этом роде.
Известно, что Кратес умер в старости. Под конец он не сходил с места, растянувшись под навесом одного склада в Пирее, где моряки хранили от дождя тюки из гавани.
Он перестал ходить на поиски мясных отбросов для еды и даже больше не хотел протягивать руки поднять их.
Однажды его нашли мертвым, иссохшим от голода.
СЕПТИМА
Заклинательница
Септима была рабыня в городе Гадрумете, под солнцем Африки. И мать ее, Амоена, была рабыней, и мать той была тоже рабыней, и все они были прекрасны и безвестны. И подземные боги открыли им напиток любви и смерти.
Город Гадрумет был белый, и камни дома, где жила Септима, белые с розоватым отливом.
Песок прибережья был усеян раковинами, приносимыми теплым морем от самой земли Египта, с того места, где семь устий Нила изливают ил семи разных цветов. В приморском доме, где жила Септима, было слышно, как умирают серебряные гребни Средиземного моря, а у подножия дома веер блестящих лазоревых линий простирался до самого горизонта.
Руки Септимы были в ладонях окрашены золотом, а концы пальцев — нарумянены. Губы ее пахли миррой, и едва трепетали подрисованные веки. Такой ходила она по дороге предместий, нося в жилище работников мягкие хлебы в корзине.
Септима полюбила одного юношу, свободного, Секстилия, сына Дионисия.
Но не позволено быть любимыми тем, кто знает подземные тайны, ибо подвластны они врагу любви, имя которому Антэрос. И как Эрос правит блеском глаз и острит наконечники стрел, так Антэрос отвращает взгляды и утоляет боль от ран. Это — благодетельный бог, живущий среди мертвых. Он не жесток, как тот. Он владеет непентесом, цветом лилии, дающим забвенье. Зная, что любовь есть худшая из земных болей, он ненавидит любовь и лечит от любви. Но он бессилен изгнать Эроса из занятого им сердца. И тогда он захватывает сердце любимого. Так борется Антэрос с Эросом. Вот отчего Секстилий не мог полюбить Септиму.
Только Эрос поднес факел к груди посвященной, Антэрос, разгневанный, овладел тем, кого она хотела любить.
Септима узнала о победе Антэроса по опущенным взорам Секстилия.
И когда пурпуровая дрожь охватила вечерний воздух, она вышла на дорогу, ведущую от Гадрумета к морю. Это — мирная дорога, где влюбленные пьют финиковое вино, опершись на гладкие стены гробниц. Легкий восточный ветер овевает ароматом кладбище. Молодая луна, еще туманная, здесь бродит неуверенно. Много бальзамированных мертвых покоятся в склепах около Гадрумета. Там же спала Фоннисса, сестра Септимы, рабыня, как и она, умершая шестнадцати лет, прежде чем кто-либо из мужчин вдохнул ее аромат.
Гробница Фонниссы была узка, как ее тело, камень давил ее груди, обвитые пеленами. У самого лба ее длинная плита стояла перед ее невидящим взглядом. С потемневших губ еще срывалось дыхание ароматов, которыми ее умастили. На вещей руке блестел обруч зеленого золота и в нем два бледных неверных рубина. В своем бесплодном сне она вечно грезила о том, чего не знала никогда.
Под девственной белизною новой луны, вдоль узкой гробницы сестры, Септима припала к милосердой земле, и плакала, и билась головой об изваянную гирлянду. Она прижалась устами к отверстию, куда совершали возлияния, и страсть ее достигла предела. «О, сестра, — говорила она, — отвратись от сна и внимай мне. Маленькая лампада, что озаряет первые часы умерших, погасла. Из твоих пальцев выскользнул сосуд цветного стекла, который мы тебе дали. Нить ожерелья порвалась и золотые зерна рассыпались вокруг шеи. Все наше — не для тебя уже, и Тот, Кто носит ястреба на голове, теперь владеет тобою. Выслушай меня, ибо имеешь ты власть донести мои слова. Иди в обитель, которую ты знаешь, и умоли Антэроса. Умоли богиню Гатор. Умоли того, чье рассеченное тело море несло в ящике до самого Библоса. Сестра моя! Сжалься над неведомой тебе болью. Семью звездами халдейских магов я заклинаю тебя. Во имя подземных владык, призываемых в Карфагене — Иао, Абриао, Салбаал, Батбаал — прими мое заклинание. Сделай, чтобы Секстилий, сын Дионисия, был снедаем любовью ко мне, Септиме, дочери матери нашей Амоены. Пусть он сгорает ночами. Пусть ищет меня возле твоей гробницы, о Фоннисса! Или уведи нас обоих во всемогущее жилище мрака. Моли Антэроса заледенить наше дыхание, если не хочет он, чтобы воспламенил его Эрос. Благоухающая усопшая, прими возлияние моего голоса. Ашраммашалала!»
