Воображаемые девушки - [5]

В животе плескалось вино, зубы стучали от холода, из носа текло. Почему она не звала меня вернуться?

Больше я ее смех не слышала. Вообще ее не слышала. Как будто просто вообразила себе, как она смеется, стоит на берегу и ждет меня. Может, если я приплыву обратно, то найду на берегу ее одежду, свою двадцатку в ней, а Руби просто… исчезнет.

Я уже собиралась оттолкнуться от лодки и поплыть обратно, когда вдруг мои пальцы нащупали что-то странное. Моя рука была перекинута через борт лодки и свисала на ее дно. И что бы там ни почувствовала я своими пальцами, оно было намного холоднее воды, холоднее горного воздуха. Оно было ледяным. Мертвенно-ледяным.

Я начала двигать рукой, пытаясь на ощупь определить, что это, «увидеть» его своим прикосновением, и оно стало обретать форму. Что-то длинное и мягкое, переходящее в плоское и нежное. Пять тонких отростков расходились в разные стороны. Они заканчивались… о боже, ногтями!

И тут наконец я услышала свое имя.

– Хло! – кричала Руби. – Хлоя! Хло!

В любое другое время мое сердце затрепетало бы от того, как звала меня сестра: так сильно ей хотелось, чтобы я вернулась, так громко она кричала, чтобы слышали все, но сейчас оно даже не билось. Я не могла говорить, не могла издать ни звука, чтобы крикнуть в ответ.

В лодке лежала чья-то рука. Чья-то холодная, мертвая рука.

Тут показался свет фонариков. Достаточно близко, чтобы выхватить меня из темноты – все-таки, наверное, я заплыла не так далеко, как мне казалось. Лучи прыгали по моему лицу, шее, плечам – вот она я, здесь, в воде, держусь за лодку, живая и здоровая. Но они осветили еще и то, что находилось в лодке, и я увидела: пара плеч, длинная шея, лицо. Не мое лицо.

Девушки, чей безжизненный взгляд уперся в половинку луны. Девушки, которая оставила здесь свое тело, чтоб я нашла его. Девушки с бледными волосами и бледными щеками, которые казались еще бледнее на фоне белой футболки.

Меня схватили чьи-то руки – больше, не руки Руби, а значит, она послала за мной парней – и сначала сжали меня сильно, но потом их обладатель, кто бы это ни был, увидел девушку в лодке, отпустил меня и кричал, хватаясь за лодку, но не за меня.

Это лицо в лодке могло бы быть моим; эта мысль молнией пронеслась в моем сознании, исчезнув быстрее, чем появилась.

Но это было все то же лицо другой девушки. Я запомнила два открытых глаза и закрытые, треснувшие губы. Я узнала ее. Мы были знакомы.

Ее звали Лондон, вдруг выскочило в памяти. Лондон Хейз. Мы обе ходили на французский, стоявший в расписании седьмым уроком: ей было столько же лет, сколько и мне.

Потом произошло столько всего, да так быстро, что это невозможно было осмыслить.

Я помню, как меня крепко схватили за руку и потащили к берегу. Как все кричали. Как притянули к берегу лодку. Помню свет, которого вдруг стало явно больше, чем мог дать рой карманных фонариков. Свет, в котором можно было утонуть. Я помню холод, который остался внутри меня, сковав льдом все тело.

Мы пытались сбежать, но некоторых из нас все равно поймали. Поймали и меня. А когда они поймали меня, моя сестра позволила им поймать и себя. Нас обвинили в незаконном проникновении на частную территорию, задержали для допроса, потому что сначала, до вынесения решения о том, что произошла передозировка наркотиками, в полиции считали, что произошло убийство.

Никто не признался в том, что дал Лондон наркотики. Никто не признался в том, что положил ее тело в лодку. Никто не знал подробностей происшествия.

Я же продолжала видеть ее лицо, даже после того, как Лондон вытащили из лодки и увезли. Продолжала слышать плеск воды, как будто в ней по-прежнему плавали люди, хотя все уже вылезли на берег и ушли далеко от водохранилища.

И вот я повернулась к своей сестре, сидевшей рядом со мной на заднем сиденье полицейской машины, в которой мы вдруг оказались. Моя сестра, раньше никогда не бывавшая в полицейской машине, не сопротивлялась, не хваталась за решетку, не предпринимала никаких попыток вырваться на свободу.

В ее глазах застыли ночные звезды, волосы сияли в свете полицейских огней, и она вела себя так, как будто ничего не случилось – пока не посмотрела на меня.

– Что такое, Хло? Ты выглядишь такой… напуганной.

Я потрясла головой, не в силах передать эмоции словами. Мы сидели рядышком в машине, но часть меня бултыхалась в том холодном месте водохранилища, хваталась за борт лодки и дрожала. Я как будто все еще была там.

Руби взяла мои волосы и отжала на пол машины, оставив копам большую лужу; потом она положила мою голову себе на колени, ничуть не переживая о том, что я намочу ее юбку, и сказала мне закрыть глаза и поспать.

Что было после этого, я почти не помню. Вернее, стараюсь не вспоминать.

Тем летом я перестала жить с Руби. Мой отец забрал меня в Пенсильванию, мои волосы отросли, и я потеряла девственность на заднем сиденье «Субару», но Руби не было рядом, чтобы рассказать ей об этом. Руби рядом не было.

Иногда я звонила ей, попадала на голосовую почту и слушала ее голос на автоответчике – почти неотличимый от моего собственного голоса, – который говорил: «Оставьте сообщение, если посмеете».