Воображаемые девушки - [11]

Хотелось ли мне уехать вместе с ней?

Если бы мне разрешили уехать вместе с ней, я бы поехала?

Но я не успела ответить, потому что из кабинета отца вышла Руби. Кабинет находился в подвале дома, обшитого деревянными панелями и освещаемого тусклыми лампочками, отчего возникало ощущение, что мы затерялись в каком-то незнакомом лесу и со всех сторон нас окружали ставшие плоскими деревья.

Она вышла и встала рядом со мной и мачехой у дивана желтушного цвета. Садиться Руби не стала. На такие диваны она никогда не садилась.

По ее мрачному выражению лица я поняла, что разговор не получился. Она казалась… удивленной, по-другому не сказать. Должно быть, отец отказал ей, а с ней такое случалось нечасто. Наверное, она понятия не имела, как на это реагировать.

Помню, как-то раз один парень, с которым Руби вроде как встречалась, попытался отказать ей, когда она сказала, что умирает как хочет кусочек чизкейка и он должен поехать и привезти ей его, прямо тогда, в ту самую минуту. «Где продаются лучшие чизкейки в штате?» – спросила она у него, а когда он ответил, что в центре города, сестра сказала, что в таком случае ему придется поехать туда. Она проверяла его, я знала. Руби делала все это, потому что могла. Но парень ответил, что утром ему нужно рано вставать на работу. А потом добавил, что уже слишком поздно, чтобы ехать два с половиной часа в город только ради чизкейка, а потом два с половиной часа обратно, особенно если она не собирается ехать с ним.

Сначала она посмотрела на него своими зелеными глазами. Самыми зелеными в мире, настолько зелеными, оглушающе зелеными, зелеными, как яд.

Она подсела к нему ближе, убавила звук телевизора. Потом подняла палец, всего один, и провела им вдоль его подбородка – как напоминание, что ему пора бы уже побриться и с кем он имеет дело, кто она.

– Тебе не нравятся чизкейки? – невинно спросила Руби, и я пытаюсь вспомнить, как звали того чувака – Раф, Ральф или Рэй, потому что Раф, Ральф или Рэй ответил:

– Ты же знаешь, что нравятся.

– Знаю ли?

Она прильнула к его плечу и прошептала ему что-то на ухо. Но что именно, я не могла расслышать, потому что находилась в другом конце комнаты.

Он был уже согласен, как только она прикоснулась к его подбородку. Я знала, что он думает. Бедняга уже несколько раз опаздывал на работу из-за моей сестры. Нормальные люди в таком случае переживают, как бы их не уволили. Но сама Руби всегда опаздывала на заправку «Камби», где работала. Она ела «М&М’s» прямо со стеллажа с конфетами, заливала в свою машину полный бак топлива, но ее не увольняли. Даже не думали об этом. Но опять же, в нашем городке никто не жил так, как Руби.

Раф, Ральф или Рэй мучительно размышлял. Потом он увидел, что я наблюдаю за ними.

Тогда мне было лет тринадцать, может быть, двенадцать. Он взглянул на меня и улыбнулся. Тут я поняла, что ради Руби он рискнет рабочим местом. Почти все парни в городе поступили бы точно так же.

– Хочешь чизкейк, Хлоя? – спросил он меня, потому что, если парень не хотел упустить свой шанс с Руби, ему следовало сначала понравиться ее младшей сестре.

Я сказала, что да, конечно, я хочу чизкейк, и обязательно с вишнями, и мы глазом не успели моргнуть, как он уже ехал на юг, к мосту Мид-Гудзон, чтобы успеть в «Вениро» (та самая кондитерская на Манхэттене, где, по его заверениям, продавали лучшие в штате чизкейки) до закрытия, а по выходным они закрывались в час ночи. Мы даже не дали ему денег на бензин, хотя Руби пожертвовала ему пять центов на оплату дорожной пошлины.

Честно говоря, я не знаю – да и плевать мне было, – уволили его на следующий день или нет.

Но как же легко было уговорить его. Он мог бы отказать Руби, даже героически попытался. Но в конце концов это оказалось ему не под силу. Буквально физически. И мне кажется, чизкейки ему не особо-то и нравились.

Однако мой отец обладал внутренней силой, какой не было у того парня. Или Руби утратила свою магию за те два года, что мы жили раздельно. Папа вышел из кабинета, бородатый, с большой головой и с таким видом, словно вся власть была у него в руках, словно никто не мог диктовать ему, что делать, и я возненавидела его, чуть-чуть… нет, сильно возненавидела за то, что он смог отказать Руби в том, чего она хотела.

– Итак, мы всё решили, – сказал папа. – Полагаю, Руби остается на ужин?

– О, нет, – ответила Руби. – Я остаюсь, но не на ужин. Я сижу на жидкой диете, ну, вы знаете, чтобы очистить желудок. Пью одни коктейли, фруктовые или молочные. Но мне не хочется создавать вам лишние проблемы и ставить за блендер.

Она вежливо кивнула мужчине, который приходился мне отцом, хоть и бросил меня, когда я еще даже не умела ходить, потом вежливо кивнула женщине, которая вышла замуж за мужчину, приходящегося мне отцом, а затем потянула меня за рукав из подвала, чтобы убраться от них обоих ко всем чертям.

Я могла бы догадаться, что рано или поздно она приедет за мной. Мне следовало ждать. Руби была импульсивной. Это было вполне в ее духе: выйти к почтовому ящику у калитки, надев лишь резиновые сапоги, толстовку на летнюю комбинацию с пятном от джема на кружевном подоле, а потом вдруг оказаться в другом штате, в часах езды от дома, и заявить моему отцу, что хочет получить надо мной опеку.