– Воля его парализована, – продолжал Великий актер, не обратив на нашу реплику никакого внимания. – Он устремляется в одну сторону, а его бросает в другую. То он падает в бездну, то уносится в заоблачные дали. Его ноги ищут опоры и не находят ее.
– Поразительно! – сказали мы. – Но чтобы изобразить все это, вам, очевидно, понадобятся разные сложные конструкции?
– Конструкции! – вскричал Великий актер с львиным хохотом. – Конструкции мысли, механизм энергии и магнетизма…
– Ах, вот что, – сказали мы. – Электричество…
– Да нет… – возразил Великий актер. – Вы опять не поняли меня. Я создаю образ исключительно своим исполнением. Возьмем, например, знаменитый монолог о смерти. Вы помните его?
– Быть или не быть?… – начали мы.
– Стоп! – сказал Великий актер. – А теперь подумайте. Это монолог. Именно монолог. Тут-то и кроется ключ к пониманию образа. Это нечто такое, что Гамлет говорит самому себе. В моей интерпретации ни одно слово фактически не произносится. Все происходит в полнейшем, абсолютном молчании.
– Но каким же образом, – спросили мы с изумлением, – удается вам передать всю эту гамму мыслей и чувств?
– Исключительно с помощью мимики.
Великий боже! Возможно ли? Мы снова начали всматриваться, на этот раз с напряженным вниманием. в лицо Великого актера. И, содрогнувшись, мы поняли, что он мог сделать это.
– Я выхожу на сцену так, – продолжал он, – и начинаю монолог… Теперь, прошу вас, следите за моим лицом.
С этими словами Великий актер скрестил руки и встал в позу; отблески волнения, возбуждения, надежды, сомнений и отчаяния появлялись, сменяя, мы бы даже сказали – сметая друг друга, на его лице.
– Изумительно! – прошептали мы.
– Строки Шекспира, – сказал Великий актер, когда лицо его вновь обрело свое обычное, спокойное выражение, – не нужны, совершенно не нужны – во всяком случае, когда играю я. Эти строки – не более как обычные сценические ремарки. Я опускаю их. И делаю это очень и очень часто. Возьмем, например, всем известную сцену, в которой Гамлет держит в руке череп. Шекспир сопровождает ее такими словами: «Увы, бедный Йорик! Я знал его…»
– Да, да! – невольно подхватили мы. – «Человек бесконечно остроумный…»
– У вас отвратительная интонация, – сказал Актер. – Ну, слушайте дальше. В моей интерпретации я обхожусь без слов. Без единого слова. Спокойно и очень медленно я прохожу по сцене, держа череп в руке. Потом прислоняюсь к боковой колонне и смотрю на череп, не нарушая молчания.
– Изумительно! – сказали мы.
– Затем, с предельной выразительностью, я перехожу на середину сцены, сажусь на простую деревянную скамью и некоторое время сижу там, глядя на череп.
– Необыкновенно!
– А потом отступаю в глубь сцены и ложусь на живот, продолжая держать череп перед глазами. Пробыв несколько минут в этом положении, я медленно ползу вперед, передавая движениями ног и живота всю печальную историю Йорика. Под конец, все еще не выпуская черепа из рук, я поворачиваюсь к зрителям спиной и с помощью судорожных движений лопаток передаю страстную скорбь Гамлета, потерявшего друга.
– Как! – вскричали мы вне себя от восторга. – Да ведь это уже не открытие, это откровение!
– Это и то и другое, – сказал Великий актер.
– И значение его состоит в том, – продолжали мы, – что вы вполне можете обойтись без Шекспира.
– Именно так. Без Шекспира. Без него я могу дать больше. Шекспир связывает меня. То, что я хочу передать, – это не Шекспир, это нечто более значительное, более всеобъемлющее, более… я бы сказал, более грандиозное…
Великий актер умолк, а мы ждали с поднятыми карандашами. Потом глаза его засверкали, в них появилось нечто похожее на экстаз, и он прошептал:
– В сущности, то, что я хочу передать, это мое я.
Проговорив это, он застыл на месте – безмолвный, недвижимый. Мы осторожно опустились на четвереньки и тихо поползли к двери, а потом – вниз, по ступенькам лестницы, держа блокноты в зубах.
