Волжские сказки - [18]

— Остудить бы!

И рассыпался.

Жил да был камень. Тот, под который вода не течёт.

Успеется

Жили-были старик со старухой.

Весной старуха говорит старику:

— Старик, надо бы починить печку, прохудилась. А то придет зима, пропадём!

Старик покряхтел-покряхтел, почесал затылок, отмахнулся:

— Печку-то? Успеется! Авось, зима не скоро придёт.

Наступило лето. Старуха говорит старику:

— Старик, надо бы починить печку, прохудилась. А то придет зима, пропадём!

Старик покряхтел-покряхтел, почесал затылок, отмахнулся:

— Печку-то? Успеется! Авось, зима не скоро придёт.

— Наступила осень. Старуха говорит старику:

— Старик, надо бы починить печку, прохудилась. А то придет зима, пропадём!

Старик покряхтел-покряхтел, почесал затылок, отмахнулся:

— Печку-то? Успеется! Авось, зима не скоро придёт.

А зима тут как тут. Старуху из дома выгнала, старика к печке приморозила. Одно и успел сказать:

— И куда эта зима торопится?

Мышонок и мешок

Кто-то обронил на лесной поляне мешок гороху. Натолкнулся мышонок на мешок, обрадовался. Гороху столько, на всю зиму хватит, да ещё и останется! И давай горох в кладовку таскать. Таскал-таскал, к вечеру уголок кладовки засыпал, огорчился: «Целый день носил, а засыпал всего ничего! Возьму мешок, да сразу и перенесу!»

Стал мышонок мешок поднимать, а мешок — ни с места. Сел мышонок, пригорюнился. На ночь оставить мешок, как бы кто горох не растащил. Смотрит, через полянку медведь к малиннику идет. Засуетился, окликнул:

— Отец, помоги мешок на плечо кинуть!

— Не донесешь, — буркнул медведь, — не по силам работу ломишь.

— А тебе какая печаль? — пискнул мышонок, — не твой мешок, не твои плечи.

Примерился медведь к мешку, скребнул за ухом.

— Ладно, держи!

Мышонок подставил плечо. Медведь поднатужился, крякнул, поднял мешок, опустил на плечо мышонку.

Вечером возвращался медведь домой, смотрит, мешок по-прежнему на полянке лежит, а из-под мешка мышиный хвостик торчит.

Помотал головой медведь, пробурчал:

— Ишь, ты! Всё примеривается!

Порадовался тишине

Карась в озерце жил в три силы. А как же! Пёрышком с окунем летал наперегонки, стрелой с голавлем летал наперегонки, пулей со щукой летал наперегонки. Весёлый, быстрый, живой!

И все было бы, как надо, да однажды, когда удирал от окуня, карась нырнул в ил до самого дна. Здесь отдышался, отлежался, порадовался тишине, сказал:

— А хорошо, если бы не было окуня!

— Услышала щука карася, подумала: «А к чему окунь? Только мешает!»

И не стало окуня.

Вылез карась из ила, огляделся, сообразил: нет окуня! И стал плавать потише.

И все было бы, как надо, да, однажды, когда удирал от голавля, карась нырнул в ил до самого дна. Здесь отдышался, отлежался, порадовался тишине, сказал:

— А хорошо, если бы не было голавля!

— Услышала щука карася, подумала: «А к чему голавль? Только мешает!»

И не стало голавля.

Вылез карась из ила, огляделся, сообразил: нет голавля! И стал плавать потихоньку.

И все было бы, как надо, да, однажды, когда удирал от щуки, карась нырнул в ил до самого дна. Здесь отдышался, отлежался, порадовался тишине, сказал:

— А хорошо, если бы не было щуки!

Услышал рыбак карася, подумал: «А к чему щука в озерце? Только мешает!»

И не стало щуки.

Вылез карась из ила, огляделся, сообразил: нет щуки! И перестал плавать. Обессилел, потихоньку в ил опустился. Да все глубже, глубже. Опускался, сонно бормотал:

— Тише, тише, тише.

И не стало карася.

Где баран, там и изъян

Забежала голодная лиса в деревню. Туда-сюда носом потыкала, нигде нельзя пролезть. Ворота крепкие, хозяева строгие. Там Барбос, тут Котофей, а соседом у них гусь-злодей. Ни днём, ни ночью не спит. Как ни раскидывай умом, ни полпёрышка куриного не урвешь. Впору и убираться из деревни по добру, по здорову.

Лиса было и пробежала последние ворота, да со всего хода затормозила, глаза по ложке. Батюшки! В окошке не кто иной, сам баран Тимошка красуется! Вот уж где и миска, и ложка, и куриная ножка! И лиса без долгих разговоров забарабанила в ворота.

— Эй, хозяин! Иди на улицу!

Вылез баран к воротам, глядит в щёлку, позёвывает.

— Чего ты?

— Как чего? Не надо ли, говорю, у куриц пух-перо пересчитать? Может, пора и перину набивать? Где лету конец, там и зимы начало не за горами! Как без перины зимой-то?

Надо бы перину, — протянул баран, — на лавке без перины, беда. На боках мозоли набил. Да ты, может, за пересчет целую курицыну голову запросишь?

— Это я-то? — засуетилась лиса, — да ты что, в уме? Да я на курицыну голову и смотреть не желаю! Всего-то мне и надобно с перышка по крылышку, с пушинки по ножке. А головы мне зачем? Сам их потом считай. Хочешь с гребешками, хочешь без гребешков.

Уставился баран на ворота, прикидывает. Головы целыми останутся, по дешёвке счёт пойдёт. А лисе невтерпёж:

— По работе скучаю! Скоро что ли?

Подмигнул самому себе баран, распахнул ворота.

— Ладно, сосчитай, сколько у меня там пуха-пера и хорошая ли перина выйдет. Да смотри, в три дня, чтоб полный счёт!

А сам в избу, да на лавку, передохнуть после трудных разговоров.

А лиса опрометью в курятник, впопыхах и разбирать ничего не стала, первой же курице голову отвернула. А там и пошло. Заморилась, вздремнуть пристроилась на перьях.