Волшебный фонарь - [52]

На улице цвели магнолии, шелестели платаны, вдали, в болоте, нежно, страстно кричали лягушки. Но я уже ничего не видел и не слышал. Я прислушивался к себе, я чувствовал, как кружится голова, и я будто плавал под водой, я слышал, как странно стучало в ребра сердце, как вздувались мехами легкие, как почки перекликались: «Ау, ты еще здесь?» — «Я еще здесь!» И где-то в левом боку скрипела и плакала селезенка. Боже мой!

У главного корпуса я жадно прочитал плакат: «Противосклеротическая диета». И ужаснулся: оказывается, содержание холестерина в мозгах телячьих 1810, а в молоке только 13. Ах, господи, зачем я ел мозги телячьи? Неужели никто не мог мне раньше сказать, предупредить, а вот чем это все кончается.

И когда на ночь в вестибюле поставили графин с «бехтеревкой» и графин с настоем александрийского листа, я почувствовал себя вдруг ужасно старым, и больным, и несчастным.

Рано утром, когда я проснулся, было лазурное небо, кричали чайки, цвели иудины деревья, все спешили на завтрак. Вот из столовой вышел офицер, распуская пояс, и весело крикнул другому: «А я уже отстрелялся!» И тот пошел в столовую, как на полигон.

А я стою в лаборатории среди колб и жую черствую булочку и потом долго сижу в уголочке, и у меня чувство, что сейчас поведут на смертную казнь. Наконец меня зовут, и сестра берет резиновую кишку, и она шатается, колеблется перед моим лицом, как поднявшая голову змея. Я глотаю, давлюсь и проклинаю все на свете.

И наконец, я получаю маленький, крошечный синий листок анализа с таинственными, непонятными, страшными в своей краткости и загадочности цифрами.

— Сестра, это хорошо или плохо?

— Доктор скажет. — Мне показалось, она жалостно взглянула на меня, и я захлебнулся в темной грозной волне страха, тревоги и предчувствия.

Я шел мимо продавцов пемзы, адамова корня, кукурузы, слив, мимо шумного, веселого курортного табора.

На открытой террасе кафе за столиками сидели старые и молодые и жрали без разбора и люля-кебаб, и шашлык, и цыплят-«табака» и запивали «Цинандали», и они казались мне храбрыми, как львы.

Я глядел на прыгающих, на плавающих. Неужели я был таким? Чего же мне еще недоставало? Отчего я всегда ворчал? О, если это только пройдет, никогда, никогда не буду ворчать.

Я глядел на лежащих под солнцем курортников, на бронзовые тела, веселые, беспечные, хитрые рожи, которые рассказывали друг другу анекдоты: «У одной жены муж уехал в командировку…» И мне хотелось плакать.

Теперь я поднимался в гору медленно, я останавливался, отдыхал и шел дальше тихо, осторожно, будто в груди у меня было хрустальное сердце и я боялся его разбить.

Вот этот платан, огромный, разросшийся, как многоквартирный дом, эти кипарисы, высокие, тонкие, вечные, как минареты, всегда на воле, всегда под небом, под солнцем, луной и звездами! Они тоже болеют? А тигры, лисы, леопарды, — и у них есть пульс, давление, инфаркт миокарда? Ничего они этого не знают и живут и идут лесными просеками, тропами джунглей на водопой и делают смертельные прыжки.

Ах, зачем, зачем я приехал сюда и все это узнал!

И вдруг я вынул из кармана все синие бумажки. Еще час назад они казались мне ценными и обязательными, как мобилизационный листок, а теперь я их рвал, и рвал, и ветер нес их, и они были как мотыльки.

Я вошел в ресторан «Абхазия». Я заказал бифштекс с кровью и темное пиво «Бархатное» и попросил свежую горчицу. Только сегодня утром это звучало, как «серная кислота», как «цианистый калий». Темное пиво пенилось. Я стал его пить, и оно казалось мне шампанским, казалось коньяком, спиртом 90 градусов. Я разрезал бифштекс с кровью, я обмазал его горчицей, я поперчил его, я даже облил его уксусом. Это было как пожар, как извержение вулкана, и я ел кусок за куском, и казалось, я сейчас взорвусь. Я заказал кофе по-турецки, двойной, нет, тройной, — это была гуща, это была турецкая, египетская, эфиопская ночь, и я выпил чашечку, и еще одну чашечку. Убивать себя так убивать!

А потом я пошел и лег на солнце, и весь день купался, и нырял, и плавал брассом и баттерфляем.

С тех пор прошло пять лет. Больше я на курорты не ездил.

А радикулит? Он при мне.

Самый главный медицинский академик, тот, в венчике седых волос, который сам болен радикулитом, однажды по секрету, шепотом, сказал мне:

— От радикулита не умирают, но с радикулитом умирают.

И я примирился. И когда в серии «Жизнь замечательных людей» я читаю в биографии великого человека, что у него болела поясница, он мне ближе родственника, он мне как молочный брат.

А знаете ли, что радикулитом болели цари, тираны, кардиналы, папы? Недавно, говорят, по египетским мумиям установили, что радикулитом болели еще фараоны. И когда начинается приступ, я готов объяснить радикулитом войны и крушение империй и царств.

АЛЬБИНОС

В очень давние времена мы с ним учились в Единой трудовой школе по Дальтон-плану. Тогда сочинения писались коллективом, и пока все по очереди, брызгая пером, пыхтели над тетрадью, он на улице гонял мяч, или стрелял из рогатки, или дразнил сумасшедшую старуху, но на уроке он первый подымал руку и вслух, с выражением читал коллективное сочинение, и учительница говорила: «Молодец! Прекрасная дикция».