Волшебный дом - [59]

Но это ничто по сравнению с тем, что ждало меня впереди.

Снаружи сквозь тучи пробилось солнце. Омыв комнату неожиданным сиянием и теплом, оно коснулось лучезарных красок передо мной, так что они ослепили меня и врезались — да, глубоко врезались в мое сознание, — с искрящейся энергией и яркостью воссоздав — а не просто скопировав — образ у меня в голове: он словно обрел плоть и стал не менее реальным, чем оригинал.

Помните тот первый день, когда мы с Мидж приехали посмотреть на коттедж, и мне еще показалось, что я отъехал под запоздалым действием наркотика? Так вот, это повторилось. То ли я закачался, то ли пришел в движение мольберт, но картина заплясала передо мной, то расплываясь, то опять становясь четкой.

Солнце за спиной хлынуло мне на плечи, и голове стало так жарко, что мне показалось, будто она загорелась. Я почувствовал, что картина внутри меня разбухла, стала слишком большой, чтобы уместиться, она упиралась во внутреннюю поверхность черепа, угрожая выйти за пределы мозга. Давление было невыносимым.

Каким-то фантастическим и страшным образом я стал частью картины Мидж, я жил и дышал там, мне казалось, будто я стою перед калиткой, и я не мог понять, то ли сам нахожусь в картине, то ли это картина внутри меня. Запах свежей краски еле ощущался, зато запах цветов, травы, забора, дороги — неба! — опьянял. Я галлюцинировал и в то же время четко сознавал это. Но никак, никаким усилием воли не мог вернуться. Наверняка я закричал, потому что испугался. Боже, как я испугался!

Все вокруг было цветным фрагментом, иллюстрацией, но одновременно реальным — небо, лес, стилизованный Грэмери, слишком яркие, слишком искусственные — черт возьми, слишком сказочные! — цвета. Но они были реальными! И облака плыли, и в небе лениво кружились птицы. Все было живым, оно существовало. Но это — всего лишь картина! Движущаяся, дышащая картина! И я стал ее частью!

И была дорожка, и цветы с обеих сторон колыхались на легком ветерке. И конечно, дорожка вела к двери коттеджа. Которая была открыта. И прохладный сумрак внутри звал меня, как манящая пустота, но пустота, на самом деле не пустая, так как, хотя и не видное в темноте, там что-то было, там кто-то был. Кто-то сидел за кухонным столом. Кто-то, на самом деле бывший чем-то. И это что-то двинулось и начало вставать из-за стола, на котором стояла чашка с заплесневевшим чаем, недопитым и покрывшимся мельчайшими копошащимися существами.

И этот кто-то, бывший теперь чем-то, пошел, а точнее, заковылял к открытой двери; силуэт двинулся из темноты навстречу мне, приглашая входить, он поднял руку — я увидел поднимающуюся руку, увидел пальцы, которые были просто костями с приставшими к ним лоскутами прогнившей плоти.

И это что-то было уже у самой двери, почти на свету. Но оно задержалось там, потому что свет открывал слишком многое, свет был неестествен для такого существа. Я видел, что осталось от загнутого внутрь пальца, сгибающегося, манящего меня, велящего подойти ближе, жаждущего, чтобы я подошел.

И я оказался у калитки, вот я открываю ее, ступаю на дорожку, иду вперед, не понимая и недоумевая, почему не сопротивляюсь. Теперь цветы начали вянуть, скрючиваться, края лепестков стали коричневыми, помертвели, а дверь была открыта для меня, темнота внутри ждала, и в этой темноте меня караулило что-то.

А дневной свет померк — стены коттеджа стали серыми, окна — черными, а крыша приобрела темно-грязный оттенок, и там, где провалилась черепица, зияли черные дыры, и, по мере того как свет меркнул, все солнце заволокли нарисованные черные грозовые тучи, а из дыр в крыше выпорхнули с резкими криками крылатые твари, виляя в тяжелом, мрачном воздухе, кружа вокруг коттеджа, внезапно ныряя, но не приближаясь ко мне, а дожидаясь, когда я сам войду. И только тогда они вернутся...

Я был уже у двери и пытался удержать себя, чтобы не входить, мои ноги отяжелели, стали непослушными, плечи чуть ли не отогнулись назад. Но я продолжал медленно двигаться, побуждаемый тем, что, я знал, стояло сразу за дверью, следя за мной и в нетерпении поджидая.

И вот я подошел. И она вышла навстречу. И даже в темноте я видел, что у нее почти не осталось лица. А когда обе прогнившие руки протянулись ко мне, я открыл рот в беззвучном вопле...

И чей-то голос позвал меня обратно...

Обвинение

Сначала появился ее голос, потом и сама она, Мидж, стоящая на лестнице, — дверь у нее за спиной распахнута, зелень снаружи приглушена моросящим дождем.

Она смотрела на меня как на незваного гостя, как на вора, прокравшегося в ее любимый коттедж; сказать по правде, я и сам так себя чувствовал.

Иллюстрация, которая была больше у меня в уме, чем на мольберте, вырвалась из меня, словно ушла в водоворот, корнем которого являлась сама картина. Видение тянущихся ко мне костей покинуло меня, частично рассеялось, а большей частью исчезло в крутящейся воронке. Я отшатнулся, вдруг освободившись от вьющихся образов, как от отработанной первой ступени ракеты, и плечами ударился об оконную раму за спиной. Краткая боль встряхнула мои чувства еще сильнее, и глаза быстро сфокусировались на окружающем.