Голос ее дрожал, розовые крылья трепетали на бешеном ветру, лицо было мокрым то ли от снежинок, таявших на ее щеках, то ли от слез.
— Ты не должна так думать, Лоча!.. Это неправда! Я еще покажу тебе Землю. Ты вырастишь на ней такие сады, которых никогда не знал Фаэтон.
— Нет, Акачи… У меня дурное предчувствие.
Корабль почти повис в воздухе. Рагуши молча шевелился в кресле, отвернувшись от Коли. Наверное, и на его щеках дрожала скупая старческая слеза.
Лоча приблизилась к кораблю, встала перед Николаем в полный рост, прижалась к прозрачной стене. Коля потянулся было к ней, но рука ощутила преграду, о которую билась розовыми крыльями Лоча. Глаза ее были полны такой глубокой печали, что Коля, забыв обо всем на свете, и о Фаэтоне, и о Земле, ударил кулаками по нерушимой стене корабля — он хотел в последний раз прижать к груди живую, горячую, сотканную из луча Лочу! В это мгновение для него не существовало ничего — только она и звезды, Лоча и далекие звезды…
Пальцы Лочи ощупывали прозрачную поверхность стены, будто ища отверстия, через которое можно было бы впорхнуть в ракету. Губы шевелились — она что-то говорила, но Коля не слышал ее. Чуть заметным движением она включила шахо, и теперь ее голос звучал за его спиною, там, где сидел Рагуши.
— Пусть посчастливится тебе, Акачи, на земных дорогах! — говорила она. — Пусть всегда везет тебе! Прощай, мой дорогой. Не вези на Землю нашу печаль. Земля молодая, а печаль — признак старости. Прощай, Акачи!..
Мгновенным усилием воли она оторвалась от прозрачной стены ракеты и исчезла из глаз. Когда Рагуши развернул корабль, Николай увидел широкую полосу Млечного Пути, окутывающего весь горизонт, а на фоне этой звездной дороги — одинокую фигуру Лочи.
Казалось, она не летела, а спокойно, не спеша шла по Млечному Пути в безграничный простор вселенной, как женщина-сеятельница идет по пахоте. Ей предстоит дальняя дорога, безграничная нива, которую нужно засеять. И она будет идти вечно, бросая на каждую планету по зерну, а вслед за ней, озаренные светом звезд, станут набухать семена, пробиваться первые ростки, и молодыми, непобедимыми стрелками к звездам потянется жизнь. Где-то будут ее ждать новые планеты, шуметь ветрами, бурлить океанами, и брызги их будут лететь навстречу, и в стоне планетной коры зазвучит желание вселенной: родить, родить и жить! Колоситься сладким зерном и деятельным разумом!
И не будет ей смерти, не будет отдыха, ибо она дочь человеческой матери отныне и навсегда стала Сеятельницей вселенной.
— Прощай, Лоча! — еле слышно прошептал Коля. Рагуши обернулся, глаза его были влажными ведь вся его жизнь состояла из космических встреч и разлук. Положив руку на Колино плечо, он тихо сказал:
— Поехали, дружище!..
Ечука долго всматривался в лицо Коли, глаза отца молодо светились, и весь он будто сразу помолодел — походка стала живей, не горбилась спина, даже голос утратил старческую хрипоту.
— Представь себе, Акачи, я был на десять земных оборотов старше, чем ты сейчас, когда мы прибыли сюда. Значит, в твоем распоряжении еще тридцать земных оборотов!.. О-о, за это время можно многое успеть!..
В комнатах, где жил отец, почти ничего не изменилось. Только на стене висели бронзовые изделия — топоры, копья, молотки.
Поймав заинтересованный взгляд Коли, отец сказал:
— Вот и все, чего мы сумели достичь. Руда очень далеко, добывать ее трудно. Нужно найти оловянные и медные жилы. В копях будут работать по очереди. Процесс должен осваиваться последовательно…
А красногрудый какаду целыми днями восклицал:
— Привет, Акачи!.. Привет, Акачи!..
На поиски руды Николай пошел вместе с Алочи. Теперь это был мускулистый, ловкий охотник, который свободно мог в верхушках деревьев поймать птицу, в воде одними руками схватить рыбу, а на земле поразить бумерангом любого зверя. Казалось, от обезьяны он унаследовал молниеносную стремительность движений, а от человека — острую сообразительность. Если ему надоедало ходить по земле, он прокладывал себе воздушную дорожку между лиан и могучих крон, прыгая с дерева на дерево. Страх был ему неведом, о старости Алочи не имел никакого представления, ведь в колонии землян он был самым старшим. Видимо, он верил в то, что всегда будет таким же сильным и ловким, хотя уже знал, что существует смерть, став свидетелем того, как неосмотрительный охотник попал в медвежьи лапы. Для Ечуки это было трагедией, для Алочи — только наукой.
Алочи очень гордился тем, что Ечука выделял его из числа охотников и называл себя не иначе, как правой рукой отца.
Он с завистью посматривал на шлем Николая, ему, наверное, очень хотелось и на собственную голову надеть такой же прозрачный сосуд — тогда бы он стал похож на людей, которых считал своими властелинами.
Николай старался держаться с ним по-товарищески, приучая к мысли, что между ними нет существенной разницы, но этот проклятый шлем словно гипнотизировал Алочи, побуждая смотреть на Колю как на особу неземную, загадочную, наделенную высшей силой.
И Николай подумал, что они с отцом и Рагуши зря демонстрируют перед первыми землянами свое фаэтонское могущество. Но что же делать? Ни космического корабля, на котором прилетал Рагуши, ни собственного шлема не спрячешь…
