Волшебники - [19]

— Ты бы пролез сквозь зеркало — в книжках так всегда и бывает.

— А что? Может, все попробуем? Поучимся там месячишко, потом вернемся и все сдадим только так.

— Не говори только, что в Филлори будешь делать уроки. Это самое печальное, что я слышала в жизни.

— Народ, давайте потише, а? — Для панка Пенни был невероятно занудлив.

Настала зима — холодная, как всегда в долине Гудзона. Фонтаны замерзли, Лабиринт занесло снегом, древесные звери отряхивались. Трое избранных держались в стороне от остальных первокурсников — у Квентина лично не было ни сил, ни охоты противостоять чьей-то зависти или злобе. Внутри закрытого клуба «Брекбиллс» они образовали свой эксклюзивный клуб.

Квентин открывал в себе новые залежи трудолюбия. Им двигала, в общем, не жажда знаний и не желание оправдать доверие профессора Ван дер Веге. Он попросту испытывал знакомое извращенное удовольствие от тяжелой монотонной работы — то самое мазохистское наслаждение, которое побуждало его овладевать жонглированием, фараоновской тасовкой, съемом Шарлье и решать задачки по высшей математике еще в восьмом классе.

Нашлись старшекурсники, которые жалели трех марафонцев и возились с ними, как с хомячками в живом уголке: всячески их подначивали, приносили им после отбоя попить и поесть. Даже Элиот удостоил снабдить их нелегальными чарами и талисманами для борьбы с сонливостью и быстроты чтения. Трудно было понять, насколько они помогают; Элиот приобрел их у одного торговца-старьевщика, наезжавшего в Брекбиллс пару раз в год на старом фургоне.

Бессонный декабрь скользил мимо на тихих роликах. Работа утратила связь с какой бы то ни было целью, даже занятия с профессором Сандерленд потеряли для Квентина остроту. Ее великолепный бюст только попусту отвлекал его, мешая правильно расположить большой палец. Влюбленность перешла в депрессивную стадию: первая робкая страсть как-то сразу сменилась тоской по минувшему, так и не вылившись в настоящие отношения.

На лекциях профессора Марча Квентин дремал в заднем ряду, снисходительно презирая своих однокашников: они еще корпели над двадцать седьмым этюдом, в то время как он, преодолев головокружительные высоты пятьдесят первого, продолжал свое славное восхождение. Комнатушка, где они с Пенни и Элис занимались по ночам, сделалась ему ненавистна наряду с запахом кофе из сильно поджаренных зерен: он подумывал даже перейти на легкий амфетамин, принимаемый Пенни. Неприятный раздражительный тип, в которого он превращался, очень напоминал того Квентина, который, казалось, навеки остался в Бруклине.

Зато по уик-эндам, по крайней мере в дневное время, он мог работать где хотел. Большей частью он сидел у себя, но иногда взбирался по длинной винтовой лестнице в обсерваторию — почтенное, хотя и порядком устаревшее заведение на вершине одной из башен. Сквозь позеленевший купол торчал телескоп высотой с телеграфный столб, установленный где-то в девятнадцатом веке. Кто-то из персонала, нежно любивший этот музейный экспонат, до блеска начищал его медные сочленения.

В лаборатории было тепло и сравнительно малолюдно: мало кому хотелось туда карабкаться, притом что телескоп был днем бесполезен. Это гарантировало Квентину день блаженного одиночества, но в одну из суббот позднего ноября он понял, что не ему одному пришло это в голову. Когда он добрался до конца лестницы, люк был уже открыт.

Заглянув в круглую, полную янтарного света комнату, он точно оказался на какой-то чужой планете, до странности похожей на его собственную. Элиот стоял на коленях перед старым, драным оранжевым креслом — оно помещалось посередине, на вертящемся круге телескопа. Квентин не раз думал, кто его сюда притащил и зачем; здесь, конечно, не обошлось без магии, поскольку ни через люк, ни через маленькие окошки оно не пролезло бы.

Тот, кто сидел в кресле, был плохо виден, но Квентин вроде бы узнал одного ничем не примечательного второкурсника с прямыми темно-рыжими волосами — звали его, кажется, Эрик.

— Нет! — отрезал этот самый Эрик. — Ни в коем случае. — При этом он улыбался. Когда Элиот начал вставать, Эрик удержал его, но явно не грубой силой. — Ты знаешь правила, — сказал он, как будто обращаясь к ребенку.

— Ну пожалуйста… всего разок, а? — Квентин никогда не слышал, чтобы Элиот так канючил — и впрямь как ребенок — и никогда бы не подумал, что он на это способен.

— Ни в коем случае! — Эрик слегка надавил пальцем на длинный нос Элиота. — Сначала ты должен выполнить все, что положено, — и сними наконец эту свою рубашку.

Они, видимо, не впервые играли в эту игру. Ритуал, при котором присутствовал Квентин, не предназначался для посторонних.

— Хорошо, — капризно протянул Элиот, — хотя ничего плохого в ней я не вижу.

Тогда Эрик взял да и плюнул на эту рубашку, прямо Элиоту на грудь. Плюнул — и сам, кажется, испугался, не слишком ли перегнул. Дальнейшие действия Элиота Квентин рассмотрел хорошо: тот расстегнул ремень Эрика, повозился с ширинкой и спустил с него брюки, обнажив бледные ляжки.

— Эй, сучка, поосторожней, — предупредил Эрик — он не очень-то нежничал. — Ты знаешь правила.

Квентин сам не знал, почему после этого остался у люка — видно, просто оторваться не мог. Эмоциональный механизм Элиота открылся ему до мельчайших деталей. Как же он раньше не понял? Может, для Элиота это рутина — берет себе одного-двух мальчишек в год, а после бросает. Неужели он вынужден скрываться даже и в Брекбиллсе? Квентина где-то даже задевало, что Элиот вместо кого-то другого не обратился к нему… но разве он, Квентин, пошел бы на это? Нет, лучше уж так: отказа Элиот ему не простил бы.