Волшебная палочка - [21]

С необходимостью этого я столкнулся совсем недавно, переводя стихотворение армянского поэта Геворга Эмина. Стихотворение называется «Жалоба». Первые три строфы подстрочника выглядят так:

Может быть, и не виноваты они, господи,

Эти мои враги не певчие,

Если ты создал меня певчей птицей,

Зачем бросил в стаю воронов.

Если ты создал меня белой птицей, господи,

Что я потерял в этой черной стае, —

Где каждая черная птица клюет меня,

Воспринимая мой белый цвет, как вражеское знамя.

Если уж ты допустил, чтобы клевали меня,

И чтобы я, окровавленный, падал вниз, —

Зачем захотел, чтобы я упал именно сюда —

В клубок змей.

Итак, три первые строфы. Когда я круг мыслей, образов и чувств, содержащихся в этих строчках, пытался уложить построчно же в русское стихотворение, получалась сухомятка. Наиболее верным принципом я считаю другой: воспринять эти строфы в целом и в целом же выразить по-русски. Но получилось, увы, на строфу больше.

О, господи, они не виноваты.

Мои враги. Та разница стара.

Меня ты певчим сотворил когда-то,

Им когти дал и черный цвет пера.

Они не виноваты, но за что же

И мудр и милосерден без границ

Меня, пичугу белую, о, боже,

Ты бросил в стаю черных этих птиц?

Что общего отыщется меж нами?

Какая мысль в виду имелась тут?

Мой белый цвет, как вражеское знамя

Они воспринимают — и клюют.

Я падаю, летят по ветру перья,

Галдеж, не слышно песенки моей.

Пусть так. Но для чего — спрошу теперь я —

Мне падать непременно в гущу змей?

По следующим двум строфам пусть читатели судят о степени точности перевода, а если их эта степень точности не удовлетворит, пусть попробуют перевести сами. Напечатаем подстрочник и перевод в два столбца:

Ведь кому-кому, а тебе хорошо

                               ведомо, господи,

Что птицы когда-то произошли

                               от пресмыкающихся,

И каждое пресмыкающееся

                               с черной завистью

Смотрит на полет птицы.

И как бы ни было оно жалко по

                              сравнению со мной

Именно тем и сильнее меня,

Что, будучи не в силах парить,

Не имеет и страха падения.

Кому-кому, тебе-то не годится

Не знать простых вещей

                                    наверняка,

Что зависть пресмыкающихся

                                    к птицам

Всегда была остра и велика.

Ползучий гад уж тем меня

                                    сильнее

И тем меня вооруженней он,

Что, радости полета не имея,

Зато и страха сверзнуться

                                    лишен.[2]

Я считаю, что подобная степень вольности не дает еще основания ставить под стихотворением: «Вольный перевод с армянского, имярек».

Поскольку эти заметки называются «Как мы переводим» и задача у них — показать широкому читателю стихов нашу переводческую лабораторию, кухню, соотношение подстрочника с получающимся конечным результатом, я осмелюсь закончить эти заметки еще двумя конкретными примерами из своей переводческой практики. Небольшое стихотворение Павла Боцу. Вот что я получил в качестве исходного, так сказать, материала.

У памяти законы неопределенны, неясны.

Ее багаж (возы) еще в пути (мы еще многое вспомним).

Я жду ее звонка, какой-нибудь вести

Лучше или хуже, или так себе.

Она придет и поздним часом принесет,

Распустит почки болей, забот, горестей,

Она не заботится, что принести,

И не выбирает, не отделяет пшеницу от плевел.

Она не прилавок (базар), чтобы подойти —

И выбирать, что нравится.

При ее дуновении вздрагивает одновременно

И белена (бурьян), и шелестящие тополя.

Теперь стихотворение в переведенном виде. Я назвал его «Память».

У памяти моей свои законы,

Я рвусь вперед, стремителен маршрут,

Ее обозы сзади многотонны,

Скрипят возы и медленно ползут.

Но в час любой, мгновение любое —

Как бы звонок или включают свет.

Ей все равно — хорошее, плохое,

Цветок, плевок, ни в чем разбора нет.

Где плевелы, пшеница — нет ей дела,

Хватает все подряд и наугад,

Что отцвело, отпело, отболело,

Волной прилива катится назад.

Тут не базар, где можно выбрать это

Или вон то, по вкусу и нужде,

Дожди, метели, полночи, рассветы

Летят ко мне в безумной чехарде.

Ей все равно, как ветру, что тревожен

Проносится над нами в тихий день

И всколыхнуть одновременно может

Бурьян, жасмин, крапиву и сирень.

До некоторой степени процесс оригинал — подстрочник — перевод можно сравнить с процессом перевозки деревенской дома (избы) на новое место. Надо избу сначала разобрать, и она будет представлять собой бесформенную кучу бревен, кирпича, кровельного железа, решетника, теса, мха, гвоздей, планок и прочего. Это и есть подстрочник. А потом надо опять собирать избу. Конечно, новая изба, вернее, изба на новом месте, мало отличается от старой, хотя и там не каждый гвоздь, не каждый кирпич ляжет на прежнее место, но ведь на то оно и есть искусство, чтобы все в нем было не так уж просто. Бревна во время перевозки не становятся ни короче, ни длиннее, а слова при буквальном их переводе становятся и длиннее и короче. Может измениться даже их количество, и уж конечно, последовательность, и уж конечно музыкальное их звучание. Приходится, подгоняя их снова одно к другому, строгать, подпиливать, тесать, наставлять, подрубать, наращивать, заполнять пустоты (хотя бы ритмические) и вообще, если быть точным — строить заново.