Волшебная палочка - [12]

Ты говоришь жене своей спасибо,

Иль матери спасибо говоришь,

Иль другу, накормившему тебя.

Но почему не скажешь ты спасибо

Крестьянину с тяжелыми руками,

Измазанными жирным черноземом,

Исколотыми спелою соломой,

Взрастившими высокие хлеба?

Но почему не скажешь ты спасибо

Рабочему с тяжелыми руками,

Чья сталь в печах бушует и клокочет,

Лицо, как вспышки молний, озаряя,

Чья сталь косой становится звенящей,

И лемехом для тракторного плуга,

И тем ножом, наточенным отменно,

Которым хлеб нарезали к столу?

Как нежен на столе твоем горошек!

Еще нежней, чем розовые крабы,

Что на одной тарелке с ним лежат.

Так почему ж не скажешь ты спасибо

Суровым красноруким краболовам,

Морская соль их руки разъедает,

От брызг и ветра лица продубели…

Ну чем еще ты завтракал сейчас?

Вон вижу я на блюдечке маслины,

Что выросли в краю, где белый камень

Под солнцем раскаляется полдневным,

И черной нет земли,

И мягкой нет травы,

Но только камень белый, на котором

Оливковое дерево растет,

Даря плоды,

Да полно, неужели

Оно само взрастает на камнях!

Так почему ж не скажешь ты спасибо

Албанским или греческим крестьянам,

Чей труд теперь твой завтрак усладил?

Их армия бесчисленная, тех,

Кому ты должен каждую минуту

Быть благодарным,

Армия людей,

Овец пасущих,

Ткани создающих,

Тебе дающих пищу и тепло.

Кирпич и мех,

Бумага и чернила,

Табак и спички,

Масло и вино,

И рюмка для вина,

И шкаф для этой рюмки,

И все, к чему рука ни прикоснется,—

Все сделано умелыми, простыми,

Бесчисленными добрыми людьми.

Одно тут важно знать, что в ту минуту,

Когда ты хлеб жуешь, иль ешь маслины,

Или чернила в ручку набираешь,

Иль просто свет включаешь у себя,

Что где-нибудь в Сибири иль в Египте,

В столице шумной иль на полустанке,

В избе крестьянской или на заводе,

Что где-нибудь за труд,

Тобой свершенный,

Тебе

Спасибо люди говорят.

Тогда живи спокойно. Ешь, что хочешь.

И на трамвае езди, и на лыжах.

Тогда ты равен в нашем общежитье,

И самые позорные слова —

Бездельник,

Паразит

И тунеядец, —

Они, мой друг, совсем не про тебя!

А теперь — Степан Щипачев:

ЗАСТОЛЬНОЕ СЛОВО

Кто там скатерть залил вином?

Что ж, на то и вино, чтоб литься.

За дубовым круглым столом

Пусть веселье за полночь длится.

Пью за дерево, что росло

Сотни лет в зеленой дубраве!

Пью, столяр, за твое ремесло!

Разве я гордиться не вправе

Тем, кто этот дубовый стол

Золотыми руками сделал?

Кто в вине понимает толк,

Будем пить за труд виноделов;

Он не легче любого труда.

Винодел не зря озабочен,

Чтобы крепло вино года

В тьме кромешной тяжелых бочек.

Кто трезвее, и те не соврут —

Мы, конечно, еще не пьяны.

Стеклодувы, ваш тонкий труд

Разве может быть не упомянут!

Под стаканами скатерть бела,

От нее холодок под руками,

Эту скатерть ткачиха ткала,

Сорока управляя станками.

Чтобы белый хлеб и ржаной

Свежей горкой лежал на блюде,

В грязь весеннюю, в летний зной

Пот с лица вытирали люди.

Мы и сами, сказать могу,

Из того же сделаны теста,

И бездельнику в нашем кругу

За столом не найдется места!

В этих двух стихотворениях почти нет одинаковых, и там и тут повторяющихся слов. Их всего, может, несколько, если не считать местоимения и союзы: вино, руки, стол, бездельник. Стихи написаны по-разному, с разным темпераментом. Но зато у них общая стихотворная ситуация. Впрочем, и то и другое стихотворение достаточно рациональны. Они рождены от толчка мысли, а не от смутного ощущения, которое только потом сформировывается в явственное чувство и оплодотворяется мыслью.

У меня есть в запасе и более удивительный случай. Гуляя вечером по лесу, я обратил внимание на то, что сосны-гиганты своими подножьями находятся вместе со мной в темноте, затоплены тенью, тогда как их зеленые хвойные вершины все еще купаются в закатных лучах и, значит, все еще видят солнце и закат, что мне теперь недоступно.

Тотчас начало складываться стихотворение, еще без четкой мысли. Мысль оформилась в самом конце. Великий человеческий гений, живет вместе с людьми, барахтается в тени, погрязает в житейских неурядицах, но в то же время обладает таким кругозором, который недоступен людям, окружающим его. Правда, я тут же отбросил последнее четверостишие, именно с выходом на гения, на великого человека, потому что излишняя конкретизация, излишнее разжевывание никогда еще не шло на пользу стихам. Пока я шел из леса домой, стихотворение было готово.

СОСНА

Я к ночи из лесу не вышел,

Проколобродив целый день.

Уж, как вода, все выше, выше

Деревья затопляла тень.

Янтарь стволов и зелень хвои —

Все черным сделалось теперь.

В лесу притихло все живое,

И стал я чуток, словно зверь.

А между тем над тьмою этой,

Перерастя весь лес, одна,

В луче заката, в бликах света

Горела яркая сосна.

И было ей доступно, древней,

Все, что не видел я с земли:

И сам закат, и дым деревни,

И сталь озерная вдали.

Стишок как стишок, то, что зовется пейзажной лирикой. Для читателя же вдумчивого второй смысл стихотворения достаточно ясен и ощутим, чтобы не убивать стихотворения сухой резонерской расшифровкой. И вот однажды, в который уж раз читая Фета, я вдруг наткнулся на стихотворение и обомлел:

* * *

Заря прощается с землею,

Ложится пар на дне долин,

Смотрю на лес, покрытый мглою,

И на огни его вершин.

Как незаметно потухают