Волшебная книга судьбы - [8]

Тетка поспешит освободить комнату от моих вещей и стереть все следы моего пребывания, потому что приемная семья, моя дорогая, это хорошо на время, верно? Но не на всю же жизнь, сколько денег мы на нее угрохали, пора было положить этому конец. Скатертью дорога!

Дядю, я думаю, кольнет чувство вины. Он вспомнит свою сестру, мою мать, – это будет единственный положительный момент. Он задумается раз-другой о том, что со мной сталось, но ни словом не обмолвится об этом жене, чтобы избежать неприятного разговора, и тема (то есть я) не будет больше затрагиваться на протяжении месяцев, а то и лет.

Домик стал чистеньким, опрятным. Я вышла в сад и, хоронясь, обошла владения. Было абсолютно тихо, словно все здесь умерло, – что меня вполне устраивало. Я была так рада найти место, где остановиться, что всю усталость прошлой ночи как рукой сняло. Я чувствовала, что полна энергии, странное чувство, тем более что у меня не было и намека на какие-либо планы на ближайшее будущее. Я села на детский стульчик и задумалась. И внезапно поняла, что мне делать.

* * *

По моей просьбе Алиса часто описывала мне дом, в котором жила. Я могла слушать ее бесконечно.

– Три этажа?! Да он огромный!

– Да ну я же тебе говорила, последний – это чердак, под самой крышей. Сейчас он нежилой. Мои родители планируют сделать там кинозал, когда закончат обустраивать сад.

Кинозал: это был не дом, а мечта. И вот я увижу его своими глазами.

Я аккуратно закрыла калитку, повесила замок и пошла по обсаженной деревьями дороге, уходившей в квартал Мулен. Было тепло, небо ясное, солнце еще бледное; я шла ровным и спокойным шагом минут десять и вдруг, подойдя к кованым воротам, узнала дом. Белые ставни, увитые плющом стены, крылечко, к которому прислонен велосипед. Да, это был он. В точности такой, каким я его себе представляла. С кустами гортензии и посыпанной гравием аллеей, огибавшей небольшой водоем. По газону прыгали воробьи. Птицы! Единственные птицы, которых я видела в «Гвоздиках», были желтоватые цыплята мясника – он приезжал каждую пятницу на своем грузовичке, доставляя товар пенсионерам.

Открылось окно. Я попятилась. Кто это, мать Алисы? Домработница? Отец, который, с учетом обстоятельств, отменил свои деловые встречи?

Сердце у меня отчаянно заколотилось. Она здесь, эта семья, так долго казавшаяся мне идеальной, всего в нескольких метрах. Как они держатся теперь, лишившись Алисы? Что думают о причине ее самоубийства? Оставила ли она им хоть записку?

От всех этих мыслей голова шла кругом, и снова волнами накатывал страх.

Они никогда не поверят, что это была ее идея. Что это она захотела, решила, постановила. Что это она пришла за мной вчера утром, взяла за руку и сказала: сегодня, Мина, придет конец этой жизни, конец сожалениям, конец мукам.

«С днем рождения, Мина».

Я бегом понеслась в обратную сторону. По центральной аллее, по тропе, сорвала цепь с замком и кинулась, не переводя дыхания, в свой домик.

Я не закрыла за собой дверь, даже не оглянулась – опустилась на пол и обхватила голову руками, силясь успокоиться, как делала моя мать, когда ее одолевали страхи. Она сжимала негнущимися руками виски, как тисками, и смотрела в невидимую точку на стене, не шевелясь.

В этой позе она могла оставаться часами. Однажды, когда я была маленькая, лет шести-семи, то спросила ее:

– Чего ты боишься, мама?

Она не ответила: объяснение было бы слишком долгим. Теперь я знаю, что моя мать боялась всего, абсолютно всего, но особенно она боялась больше никогда не узнать любви. Мне бы утешить ее, давать ей больше тепла, ласкать, целовать, мне бы показать ей, какая она красивая. Заставлять ее бывать на людях, надевать юбки с воланами, маечки на бретельках, душиться духами с цветочным ароматом, которые понапрасну выдыхались в шкафчике в ванной. Весь мир бы влюбился! И быть может, это все бы изменило между нами. Но я не смела. Она сидела, опершись локтями о стол, насупившись, иногда дрожа. Потом приступ проходил, она расслаблялась, и если у нее было при себе немного денег, мы шли в кино. С годами ладони-тиски она заменила стаканом белого вина. Потом двумя, потом тремя. Спиртное приводило ее в хорошее настроение, и я долго искренне верила, что это лучшее лекарство.

В восемь лет я сама ходила в магазин за бутылками. Бывало, приносила ей вино на подносе в постель – баловала.

Я в каком-то смысле отравила мою мать.

Конечно же, в этом Алиса со мной не соглашалась.

Но при всей своей исключительности Алиса не была во всем права.

* * *

Так я пролежала, скорчившись, почти до полудня. За окнами стояла все та же тишина. Уличного движения в квартале практически не было, только прислушавшись, изредка можно было уловить шум мотора. Это было слишком. Слишком неподвижно, слишком тихо. Я вышла из своего укрытия, высматривая хоть какое-то движение, признак жизни – но тщетно. И тогда, машинально, я принялась приводить в порядок сад. Выполола сорную траву на клумбах и клевер на газоне, собрала сухие ветки под деревьями, выбросила испорченные фрукты. Все, что увяло или сгнило, я срезала.

Я остановилась, только когда солнце начало клониться к закату. Сад вновь обрел ухоженный вид, как будто на вилле по-прежнему жили. Моя грудь расправилась: в первый раз, сколько себя помню, я испытала гордость. Мои ногти были черны, руки все в земле, но плевать: это произведение искусства было моим.