Волшебная книга судьбы - [3]

Обследования выявили запущенный цирроз. Врачи сообщили бабушке, что мать останется в больнице и придется куда-то пристроить меня.

Мать, казалось, смирилась.

– Тебе будет хорошо, Мина. Твой дядя обещал, что у тебя будет своя комната.

– Но Та! Она меня ненавидит, ты же знаешь!

– Она привыкнет, и ты тоже.

– Мама!

Она отвернулась к стене, до сих пор не знаю, из упрямства или от горя, чтобы скрыть слезы. Я крикнула что было сил: «Не хочу туда, хочу остаться с тобой!» – так что сестры всем скопом ринулись в палату, но мать сухо оборвала меня каким-то чужим голосом, металлическим, холодным, злым:

– Не капризничай, Мина.

Тут я поняла, что все кончено, – хоть она и пыталась скрыть это от меня до последнего. Я-то предпочла бы знать, чего мне ожидать, но моя мать в очередной раз сделала все наоборот. Она отсылала меня на враждебную территорию, ловчила, чтобы не пришлось со мной объясняться. В сущности, она была девчонкой, эгоистичной и растерянной, способной мыслить лишь настоящей минутой, расточая оставшееся у нас время, как когда-то социальную помощь – на кино и попкорн. Я ненавидела ее так же сильно, как обожала.

Дядя позвал меня несколько месяцев спустя, однажды вечером, когда я читала у себя в комнате. Он сидел на диване, прямой, как кол, рядом с теткой, вцепившись рукой в подлокотник.

– Мина, у меня плохая новость.

Вот как он преподнес кончину сестры. Он искал слова, но тетка перебила его, чтобы уточнить почти ликующим тоном причину ее смерти. После чего она же перечислила проблемы, которые оставила после себя моя мать.

Мне еще не было четырнадцати. Надо мной вдруг осело небо. Я посмотрела на тетку, затянутую туже некуда в тесный белый жакетик, сколотый на груди кошмарной брошью из розовых стразов. Гостиная с диваном в цветочек. Коллекция безделушек на буфете.

Дядя сидел, уже погрузившись в другие мысли, с успокоенным лицом бухгалтера, успешно закрывшего досье.

* * *

Алиса быстро стала первой ученицей в классе и любимицей учителей. Некоторые завистники, наверное, считали, что все дело в ее влиятельном отце или в том, что она красива. Но она и в самом деле была старательнее, образованнее, аккуратнее, чем мы все, вместе взятые. Ей не требовалось никаких уловок, чтобы покорить преподавательский состав, достаточно было быть собой. Она даже не поднимала руку, отвечала, только когда ее спрашивали, – обычно блестяще, после того, как остальному классу вопрос оказывался не по зубам.

Объективно Алису не в чем было упрекнуть, но мы редко бываем объективны в шестнадцать лет, тем более перед такой степенью совершенства. Не прошло и трех недель, как ей объявили бойкот.

Много позже, когда мы начали общаться, я поняла, что эта изоляция и скрепила нашу дружбу. Ей завидовали, а меня не замечали, она была неограненным алмазом, я – ничтожно малой величиной, в конечном счете нас обеих не хотели и отторгали.

Вот почему в первый день она сразу же направилась ко мне, выбрав место, до тех пор пустовавшее. Вот почему я приняла ее с такой легкостью. Ей незачем было опасаться меня, мне незачем было опасаться ее. Не было ни зависти, ни агрессии, ни соперничества, напротив, совпадение интересов. Мы могли сосуществовать, не заморачиваясь друг другом, лишь только вместе противостоять враждебно настроенному окружению.

Два месяца мы с ней не разговаривали. В нашем молчании не было враждебности: мы просто не нуждались в общении. Из случайно услышанных разговоров я почерпнула об Алисе новую информацию. Теперь я знала, что она живет в большом доме в богатом квартале Мулен рядом с префектурой, играет на пианино, ездит верхом. Ее жизнь была полной противоположностью моей, как будто чья-то ловкая рука, раскинув карты, сдала ей все козыри.

Возвращаясь домой – вернее, туда, где я жила, – я часто мельком думала о ней со странным чувством: вот она вытирает ноги о половик, толкает входную дверь, снимает пальто, кладет портфель – все то же самое и совершенно синхронно с ней проделывала я.

Только до этих пор, разумеется. Потом она найдет приготовленный для нее полдник на столе в оборудованной по последнему слову кухне, ее собака прибежит и будет с визгом тереться о ее ноги, она достанет тетради и примется за уроки, попивая свежевыжатый фруктовый сок, когда стенные часы отобьют пять или шесть часов, смотря в какой день, мелодичным звоном.

Меня же встретит тетка раздраженными жалобами и упреками: я-де сутулюсь, волосы пахнут табачным дымом, посуда плохо помыта и прочее, и прочее – она всегда находила тысячи придирок. Я ничего не отвечу, буду долго мыть руки, а потом поднимусь наверх и затворюсь в своей комнате наедине со своими мыслями.

Алиса нарушила молчание первой однажды вечером, когда мы выходили из лицея. Я ждала автобуса, прислонившись к ограде, чуть поодаль. Народу было много: в тот день уроки во всех классах кончались одновременно. Автобус, обслуживавший несколько школ, пришел уже почти полным. Ученики шумной гурьбой устремились к дверям. Я уже стояла на подножке, и тут какой-то парень толкнул меня, помогая другому забраться. Я не удержалась и упала навзничь. Двери закрылись, автобус укатил. Я села и стала собирать рассыпавшиеся вещи.