Волшебная книга Эндимиона - [5]

— На твоем месте я бы не трогал их, — вдруг произнес хозяин Петера, обращаясь ко мне. — Могут укусить.

Я отдернул руку, и в самом деле потянувшуюся к ним. Что-то в его голосе заставило меня почти поверить: может, они, правда, ядовитые?

Фуст пытливо глядел на меня своими острыми глазами. Потом перевел взгляд на моего хозяина, молчаливо сидевшего у очага, в пламя которого он вглядывался так внимательно, словно искал там ответа на свои мысли. И выглядел при этом каким-то постаревшим.

— Ну, Гутенберг, — обратился к нему гость, — что скажешь?..

Хозяин ответил не сразу.

А я обратил внимание, что на столе рядом с увеличительными стеклами и металлическими литерами лежит груда монет, золотых и серебряных — такого количества гульденов сразу я никогда не видел.

— Думаю, — начал медленно говорить мой хозяин, — что ответ придется отложить по крайней мере до утра.

— Чепуха! Ты не можешь отказаться!

— Но то, что ты предлагаешь, это ведь…

Гутенберг умолк, подбирая нужное слово.

— Это прекрасная возможность, — подсказал собеседник.

— Полный абсурд, — возразил мой хозяин.

Фуст презрительно сплюнул на пол.

— Иоганн, ты сам не знаешь, что говоришь! С твоей машиной… и с моей ловкостью и сноровкой мы… мы добьемся всего, чего пожелаем! Станем самыми богатыми и самыми… влиятельными. Ты хоть понимаешь это, черт возьми?

— Да, но какой ценой? — утомленно, словно далеко не в первый раз, возразил ему хозяин, потирая лицо рукой и размазывая по нему следы от чернил. — И о каком влиянии ты говоришь? Боюсь, я не хочу такого.

— И это все я слышу от тебя, Гутенберг? Где же те дерзкие желания и мечты, что сжигали не так давно твою душу?.. Ответь мне!

Фуст окинул взглядом комнату: печатный пресс посреди нее, окруженный множеством скамеечек и низких запачканных чернилами столиков, которые были завалены литерами, металлическими рамками, чернильными пузырьками, листами и рулонами бумаги.

— Где они, мои мечты, ты спрашиваешь, Фуст? — не глядя на него, повторил задумчиво Гутенберг. — Наверное, я пережил их и оставил в прошлом.

— Бред! Я ведь вижу, ты сейчас занят новой работой. Разве нет? — Он одобрительно похлопал рукой по одному из рычагов печатного станка, словно выражая ему свою благодарность. — Что на этот раз? Альманах? Учебник? Свидетельство об отпущении грехов?

Герр Гутенберг поднял голову.

— Нет, Иоганн. Я хочу напечатать Библию. Большое, полное и потому, надеюсь, выгодное издание.

Фуст вскочил с места, приблизился к моему хозяину, опустил ему на плечо унизанную драгоценностями руку.

— Тогда позволь мне подбросить еще, как говорится, дровишек в костер! Еще восемьсот гульденов на осуществление столь великого дела — для города, для всей Священной империи![1] Подумай, что это сулит! Богатство, славу! Звание почетного горожанина! Память в веках!

— Ну и какие у тебя условия? — спросил мой хозяин, глядя прямо в лицо гостя.

Я начал уже понимать, что тот одержал победу. Хотя, в чем она выражалась, знать не знал. Просто лицо у герра Гутенберга было как у застигнутого врасплох ребенка.

— Условия? — переспросил Фуст, довольно потирая руки. — Я хочу иметь право интересоваться всеми твоими… нашими… делами, а также использовать твое оборудование, когда и где будет необходимо.

При последних словах его взгляд остановился на мне, словно я тоже относился к этому оборудованию, и холодок пробежал у меня по спине. Я поежился.

— А что у тебя здесь, Фуст?

С тем же почти детским выражением лица мой хозяин ткнул пальцем в сундук, с крышки которого на меня пялились страшные, презрительные и насмешливые рожи, а капельки растаявшего снега кроваво краснели на змеиных в отблесках пламени очага.

— В этом сундучке, — небрежно ответил Фуст, — всего-навсего особого сорта бумага, изготовленная по моему собственному рецепту… В мое отсутствие за ней приглядит Петер, — добавил он, а мы с Петером обменялись взглядами, и этот парень начинал мне нравиться.

— Петер, если ты покажешь этому немтырю, что надо делать, — опять заговорил Фуст, — он будет помогать тебе, если потребуется.

Судя по тому, как он скривил губы, предложение тоже не вызвало восторга у Петера, и я понял, что он рассчитывает на несколько иную роль при своем хозяине, а вовсе не на должность слуги для всех.

— Итак, Гутенберг, что ты мне ответишь? — Тон, каким это было сказано, давал понять, что время размышлений окончено: пора решать.

Мой учитель посмотрел на кучу монет, разбросанных по столу, на меня, снова на деньги и нерешительно, с опаской кивнул.

— Превосходно, — сказал его гость.

Он плюнул на ладонь и протянул ее моему хозяину, который с еще большей неохотой и опаской пожал ее.

— Утром заключим соглашение, — решительно заявил Фуст. — Я приглашу нотариуса. А до тех пор… желаю доброй ночи.

Петер, по-видимому, не совсем понял, что ему делать, и намеревался сопровождать хозяина, но тот оттолкнул его с дороги и направился к дверям, на ходу пробурчав:

— Уверен, у герра Гутенберга найдется для тебя ломоть хлеба и кружка пива. Насколько понимаю, сейчас он уже не такой нищий, каким был раньше. Не правда ли, Иоганн?

Это были последние его слова, после которых он быстро спустился по лестнице и вышел из нашего дома, оставив нас всех, но особенно Петера, в некотором недоумении. Впрочем, мой хозяин, наверное, уже неплохо знал характер и манеру поведения этого человека, потому что, чуть заметно пожав плечами, сказал мне, чтобы я покормил Петера, устроил на ночлег и, в общем, сделал все, чтобы тот чувствовал себя как дома.