Волосы леди Фитцджеральд - [2]
«Я постараюсь это исполнить», — произнёс я.
Сэр Джон вскочил так резко, что кресло с грохотом опрокинулось к камину. «Вы принесёте мне волосы Ровены?».
«Да, — сказал я, — я приложу все силы, чтобы доставить их вам.»
«Когда?»
«Может быть, дней через тринадцать я вернусь.»
«Через тринадцать дней», — повторил он тихим, ласкающим голосом.
Он протянул мне свою узкую белую ладонь.
На ощупь она была ледяной и жёсткой.
В высоком зале часы пробили своё тревожное «думпф-банг». — Час ночи.
В этот миг лорд сел в своё кресло. Лицо его склонилось. Я различал узкую, белую как мел полоску с глазницами чёрными, как ночная тьма.
«Доброй ночи, милорд», — прошептал я.
Нет ответа.
Лорд сидел молча, неподвижно. Я зашагал прочь. Глухо звучали мои шаги.
Стоял прохладный пасмурный день. На море молочно-белым саваном легла густая пелена тумана. Мы бросили якорь. Пока мои люди занимались приготовлениями, я стоял на палубе, закутавшись в толстое шерстяное пальто, и курил сигарету с опиумом. Я упоминаю эти детали, ибо при письменном изложении они с осязаемой ясностью всплывают в моей памяти. Это непостижимое событие от начала до конца разыгрывалось на фоне повседневной прозаичной реальности. Как всегда, на маленьком судне пахло смолой. Люди болтали и смеялись. Всё привычные лица и жесты — постоянные спутники моих рейсов. События при отчаливании из Лэндсэнда, настроение в пути, два парусника, которые выросли перед нами из серебристо-серого утреннего тумана со стороны Волф Рока, будто пара бледных призраков, и пересекли наш курс на север — всё это тоже осталось в моей памяти.
Море было неспокойным. Однако я сгорал от нетерпения поскорее справиться с заданием и решил начинать погружение в четыре часа пополудни. Замеры лотом показали, что останки корабля залегают на морском дне на глубине сорока трёх метров. Я велел увеличить нагрузку на грудь и спину до 85 фунтов, затем облачился в костюм и свинцовые боты и распорядился привинтить шлем. Ровно в четыре часа я спустился в море. А теперь мне хочется детально описать физические ощущения во время погружения. Ничего чрезвычайного: обычные явления, возникающие у людей на морской глубине. Первые признаки их и воздействие на организм я знал и ожидал заранее. Если я изображаю их так подробно, то лишь затем, чтобы показать, что речь идёт о физических испытаниях. Именно воспоминание об этих подробностях — железная дверь, преграждающая путь их осмысленному постижению. Мне пришлось испытать телесные неудобства, зачастую болезненные. И всё-таки найти обьяснение странным фактам, произошедшим после, можно лишь с точки зрения фантастических, воображаемых событий.
Чтобы сэкономить силы для решения предстоящей задачи в останках корабля, требующей, без сомнений, крепких нервов, я приказал медленно разматывать трос, добросовестно следя за обязательными паузами и сигналами, подаваемыми из глубины. До отметки примерно в двенадцать метров спуск произошёл в течение часа без особых жалоб с моей стороны, конечно, если не считать физического недомогания, шума в ушах, давления на виски и глазные яблоки, всякий раз возникающих в самом начале погружения. Я подал первый условный знак. Минут через пять тошнота исчезла. Я потянул за сигнальный трос и медленно заскользил ко дну. При постепенном нарастании давления воды так же постепенно усиливалось ощущение тяжёлой физической нагрузки. Кровь устремилась к голове, искры посыпались из глаз. Появилась одышка и чувство подавленности. Я подал сигнал и ждал, пока тело не приспособилось к новому давлению. Отныне одна и та же процедура повторялась со всё более короткими интервалами. Как только подступала тошнота, я дёргал за трос и замирал в висячем положении. В большинстве случаев тошнота быстро проходила. В конце концов давление на виски и мозг осталось позади. Мысли тяжелели и обрывались. Я ещё мог в ясном сознании обдумывать этапы погружения и взвешивать последующие шаги, однако терял представление о предстоящем мне задании. Физическую способность чувствовать заслоняла пелена. Чувства притуплялись, впечатления теряли суть и форму и, казалось, улетучивались в призрачную даль. Каждое решение, каждое движение требовало дополнительного времени и усилий. У самой цели я отдал приказ к долгой паузе. Примерно через двадцать минут перенапряжение прошло, и наступила своего рода эйфория. Возникновение этого состояния временной адаптации всегда служило для меня знаком к началу работы. Тут уж я более не мешкал, подал в костюм надлежащую порцию воздуха и заскользил к грунту. В блёкло-зелёном полумраке я увидел перед собой, будто сквозь грубо отшлифованное толстое стекло, неясные очертания остова корабля. Казалось, за исключением огнестрельной пробоины судно было мало повреждено и располагалось выгодно для моих планов. Палуба давала лёгкий крен набок, однако преодолевалась без вспомогательных средств. Благодаря этому я сберёг уйму времени и сил. Следует вдуматься: лёгкая работа, занимающая на воздухе десять минут, на моей глубине требовала целого драгоценного часа. Причём физические усилия или быстрые движения исключались. В лучшем случае я смог бы продержаться без опасности для жизни часа два.