Волок - [30]

Ведь философ Лосев, наследник Серебряного века, жил здесь осенью 1933 года, когда ни ее, ни ее родителей еще на свете не было.

Профессора Алексея Лосева арестовали в 1930 году за «Диалектику мифа»… После семнадцати месяцев Лубянки (из них четыре в одиночке!) он попал сначала в Свирлаг, а затем в Медвежью Гору. После долгих усилий получил разрешение снять комнату в поселке Арнольдов и поселиться там с женой. Днем работал в лагерной «Монографии», в отделе, занимавшемся историей строительства Канала, а ночами писал странные повести (в стиле Эдгара По), где в жанре платоновских диалогов воплощал реалии Белбалтлага. Например, во «Встрече» зэка дискутируют о музыке и ее роли в новом обществе. Сама же структура повести, к сожалению, не оконченной, напоминает бетховенскую Сонату, ор. 106 с ее четырьмя частями — Allegro, Scherzo, Adagio, недописанной фугой и рефреном:

Как мы любим — ой-ой-ой! —

Наш великий Белморстрой!

Еще зимой, обдумывая эту тропу, я перевел фрагмент «Встречи», где Алексей Лосев описал белую ночь в Медгоре. Бродя теперь в опаловой дымке, я могу сравнить описание Лосева с реальностью:

«Была чудная северная белая ночь. Люблю, тайной и тревожной любовью люблю я северную белую ночь. Люблю эту долгую, томительную неразрешенность, этот холодный, гипнотический полусумрак, когда солнце словно вот-вот покажется, но не показывается и не показывается! Что-то смутно-беспокойное, трепетно-надрывное, мягкое и нервное одновременно слышу я в этом усталом и сонном, лиловато-белесоватом небе; и жаль тут чего-то невозвратного, загубленного, — как жалко безмятежных и чистых дней ранней юности.

А закат сливался с восходом, обдавая нас зловещим, но не резким голубым светом — без тени. Одухотворенность и — возбужденность, и при этом совершенно небывалая одухотворенность и очень глубокая, властная и потрясающая возбужденность и нервность, — вот какой слитостью и вот каким объединением живет эта магическая сомнамбула, — вот она, тайна белой северной ночи. Тревожно и безвольно-томительно и думно, беспокойно и безнадежно, — вот она, эта мертвенная маска бытия, этот мистический обморок мира, этот сон бессильно грезящего абсолюта!»

Не успел я оглянуться, как оказался на улице Феликса Дзержинского, перед призраком дома — буквально живой иллюстрацией к «Встрече»: мощные колонны из серого гранита, высокие, в два этажа, слепые окна, омертвевший фасад, боковые крылья во мраке, а венчает все поднебесная галерея в виде сторожевой башенки, которую мы разглядели с озера. В целом — монументальный стиль тридцатых годов (любимый мною). На фоне блочных домов, так называемых «хрущёвок», и довоенных деревянных развалюх напоминает — к примеру — Дом культуры в Сувалках. Парадный вход наглухо забит досками, никакой таблички. Только сбоку на дверях надпись о том, что это… городской музей. Судя по нескольким «живым» окнам, музей занял пару помещений в этом призраке, остальные явно пустуют. Неподалеку, в кустах черемухи стоит, словно прячась, памятничек Кирову. Маленький какой-то.

На обратном пути сквер (там, где улица Советская переходит в Дзержинского), а в нем пивной ларек, круглосуточный, столы под открытым небом и молодежь — местная шпана. Толстый азербайджанец (а может, грузин?) продает шашлыки. Ревет музыка. Неподалеку воняет сортир, в траве валяются одноразовые шприцы.

Чем дальше от сквера, тем музыка глуше, и наконец мне начинает слышаться тот рефрен:

Как мы любим — ой-ой-ой! —

Наш великий Белморстрой!

34. Музей

При дневном свете Медгора проигрывает. Ну, провинциальный городок, сколько я таких повидал в своих скитаниях по русской глубинке. Улицы кривые, дома некрасивые, люди серые, на лицах — усталость… И повсюду грязь, которую путешественники прошлого называли пятой стихией Руси. Растаяли где-то манящие фантомы и ночные призраки, и даже черемуха днем меньше благоухает. Лишь яркие витрины круглосуточного магазина (местной «малины») — реклама пепси и сникерсов — здесь в новинку. А также здание в «новорусском» стиле на улице Советской. Ночью я его не заметил, потому что стоит в стороне, за забором, ни дать ни взять храм — красного кирпича, с крылечками, сводчатыми галереями, не законченный.

— Уж не церковь ли вам тут строят? — обращаюсь я к случайному прохожему.

— Какая церковь, елки-палки! — возмутился тот. — Коммерческий банк хотели открыть. При Гайдаре отгрохали, буквально за пару месяцев, а как Егор Тимурович вылетел из правительства, так и они прогорели. Поставили забор и сбежали.

Кто бы мог подумать, что в 1930-е годы Медгора была столицей Беломорско-Балтийского комбината, созданного в 1933 году, сразу после окончания строительства Канала? ББК занимался колонизацией и эксплуатацией территорий, прилегающих к водной трассе. Его владения простирались от Петрозаводска до Мурманска и охватывали добывающую, энергетическую, лесную и деревообрабатывающую промышленность, а также фабрики, мастерские и цеха, железнодорожные ветки, верфи, порты, судоходство, рыбные ресурсы и лесное зверье. Другими словами, ББК не только поглотил всю Карелию, но и административную власть в ней перехватил. Поистине государство в государстве.