Вольный стрелок - [26]

Вита слабо, виновато улыбнулась нам. Прерывисто дыша, сбивчиво попыталась что-то объяснить: «Дельфины… играли… устала».

Она обняла нас за плечи, и мы, как русская тройка, поплыли обратно.

У берега Мещерский сбросил ласты (я подобрал их), взял Виту на руки и вынес из воды, бережно положил на песок, опустился рядом.

Вита довольно быстро пришла в себя, успокоилась, восстановила силы. Рассказала, что произошло.

Она плавала, к ней приплыли дельфины, кружили вокруг нее, прыгали, потом стали играть с ней – по очереди подныривали и подбрасывали ее носами в воздух, как мячик. Вначале было интересно: она взлетала над водой, падала, как с вышки, и глубоко погружалась, и к ней устремлялся очередной дельфин. Но постепенно стала уставать, сбилось дыхание, свалились ласты, потерялась шапочка – намокли и стали тяжелыми волосы.

– Я испугалась, – улыбнулась, словно оправдываясь, Вита, – закричала. Они взяли и уплыли. Я стала тонуть… Потом… Я не помню, что-то случилось…

Мещерский слушал ее, держа за руку. Лицо его судорожно искажалось страхом, облегчением, радостью.

Прибежал Анчар с фляжкой:

– Чача – лучшая скорая помощь.

Мещерский плеснул водку в ладонь и принялся растирать ее тело.

– Куда плещешь? – волновался Анчар. – Внутрь налей.

– А еще друг человека, – бормотал Мещерский. – Интеллектуал.

– Кинжал – друг человека, – веско уточнил Анчар. – Никакой не дельфин. С кинжалом я даже Серого не боюсь, – похвалился.

– И «Хванчкара»? – вопросительно добавил Мещерский. Под его руками тело Виты возвращало свой загар, радостно оживало, теплело.

– И хачапури, – внесла она, уже смеясь, свой вклад в дискуссию. Несомненно, ей не столько помогла «лучшая скорая помощь», сколько ласковые руки любимого. Кто же все-таки друг человека?

И Мещерский правильно поступил: снова взял Виту на руки и понес в дом. Хотя она вполне уже могла идти своими ногами. Но мудро не отказалась от помощи, разве можно упускать такой случай?

Мы с Анчаром допили чачу, чтобы убедиться в ее эффективности, он стал собирать наши вещи, а я смотрел вслед Мещерским с невольным сочувствием. Я понимал, что перспектив у этой любви – никаких. Если только – самые печальные…

Ладно, хорошо уже то, что теперь Мещерский не будет пускать ее в море. Хотя бы несколько дней. Ведь я не стал ему говорить, что видел вчера за большим камнем, где подводная пещера, быстро исчезающую в зеленой мгле тень – человека с аквалангом, плывущего стилем «дельфин». И это была не Женька. Женька в Москве была…

Вечером мы сидели с Витой на скамье, у берега. Сзади Анчар готовил мангал к утренним развлечениям и почему-то ворчал, что потерялась его любимая банка из-под чая, куда он собирался смолоть перец. Мещерский был занят в кабинете. Амфорой.

Быстро темнело. Волны радостно выпадали на берег, жадно лизали его, растворялись в песке.

– Они словно радуются, что вернулись к родному берегу, – сказала Вита. – Долго бежали через все море, чтобы здесь умереть. У родной земли.

– Им все берега родные, – обронил я. – Как и многим людям, кстати.

– А я не скучаю по родным берегам. Я здесь счастлива. Смотрите, какая луна.

– Это уже месяц, – зачем-то уточнил я.

– Да, вы правы, Алекс, – она вздохнула. – Как все-таки она быстро стареет.

Это было сказано с неожиданной грустью в голосе. Вызванной вовсе не сочувствием к стареющей луне.

– И как быстро все проходит. И ничего не остается…

Странные мысли и чувства у счастливой женщины. Интересно.

– …Совсем недавно я была ребенком – это было вчера, ну пусть позавчера – и каждую ночь летала во сне. Так легко и просто. Разбегалась по песчаной дорожке…

Взлетная полоса, отметил я про себя. Потому что мне очень не хотелось, чтобы возникшее сочувствие укрепилось в моем суровом сердце крутого мента. Это многое бы осложнило.

– …И взлетала, раскинув руки, как крылья. И работая ногами, как ластами. Все выше и выше. И все внизу казалось таким ярким и красивым. И было немного грустно это покидать. И знаете, Алексей, с годами взлетать становилось все тяжелее, все труднее оторваться от земли…

Груз забот не давал, отметил я про себя, сопротивляясь изо всех сил.

– …Кажется, вот-вот не выдержит и разорвется сердце. И появляется страх. Я стала бояться упасть вниз, потому что там было уже не светлое и яркое, а грязное, липкое, омерзительное. Полное каких-то кишащих тварей…

Это верно.

Плеснула большая волна. Смолкли цикады. Стало холодно.

Ущелье затягивалось туманом. На старенькую луну верхний ветерок с трогательной заботой накинул покрывало облаков.

– Пойдемте в дом, – сказал я. – Вы можете простудиться.

– Подождите, Леша, – она удержала меня за руку. – Я хочу вам сказать… Там, в море, когда я тонула, я словно видела сон. Кто-то поддержал меня снизу. Я чувствовала руки. Они были мягкие и ласковые… Пойдемте в дом…

Почему она сказала это мне, а не Мещерскому?..

Я подумаю об этом завтра, как говаривала одна симпатичная американка.

Спровадив Мещерских в море, пусть осваиваются на яхте, и заперев Анчара на кухне, я успел обыскать комнату Виты (право, было неловко) и кабинет Мещерского.

У Виты я ничего не нашел, хотя надеялся. Всякие женские штучки, очень дорогие, редкие украшения, портрет Князя (оригинала ей мало), а все остальное – крабы и крабы – плоды Анчаровых забот. Бедная девочка. Надо ей как-то помочь.