Волны, в которых мы утонули - [31]

Я пожал плечами.

– Послушай, тебе нечего смущаться. Я польщен. Этот список составлял не я, но я здесь для того, чтобы помочь тебе воплотить его в жизнь. Черт возьми, если бы я знал, что ты так влюблена в меня, я бы начал встречаться с тобой много лет назад.

Она подняла бровь и хлопнула руками по бедрам. Я точно знал, о чем она думает.

– Ладно, если честно, когда нам было по десять и ты планировала нашу свадьбу, я ненавидел девочек: такой был возраст. В этом ты не можешь меня обвинить.

Она тихо усмехнулась и закатила глаза. Я любил, когда она так делает. Любил, когда она смеется, хоть она и делает это так тихо. Это была чуть ли не единственная возможность услышать что-то похожее на ее голос.

– Видишь? У нас есть такая фишка, я знаю, о чем ты думаешь, даже когда ты не говоришь. Мэгги, ты мой лучший друг. Если встречаться с тобой означает проводить каждую ночь в этом доме с тобой, тогда я был бы самым счастливым парнем в мире. – Я заправил ей волосы за ухо. – Поэтому я хочу спросить тебя еще раз: ты будешь моей девушкой?

Она покачала головой, смеясь, но потом начала кивать и пожимать плечами. Я слышал слова, которые она произносила не так отчетливо.

Ну ладно, Брукс. Я буду твоей девушкой.

Сообщение получено и прочитано.

Мы подошли к ее кровати, упали на нее спиной вперед, я вытащил свой айпод и включил нашу первую в статусе пары песню. No Age – «Fever Dreaming». Песня была громкой и быстрой: все те качества, которыми не должна была обладать песня для свиданий. Я потянулся было переключить ее, но Мэгги начала постукивать пальцами по кровати. Затем она начала постукивать ногой по полу, а когда ударили барабаны, я не удержался и присоединился к ней. Через несколько секунд мы уже стояли, подпрыгивая и раскачиваясь в такт музыке. Мое сердце бешено колотилось, когда мы танцевали. Песня закончилась, и мы остановились. Тяжело дыша, Мэгги потянулась за маркером и написала на доске:

Еще раз?

Я включал песню снова и снова. Мы танцевали, пока не начали задыхаться, а наши сердца – бешено колотиться.

Тем вечером момент был выбран прекрасно.

Наконец мы поймали правильный момент.

Каждый день, проведенный с Мэгги, был правильным.

В каждом касании рук было тепло.

Каждый поцелуй был настоящим.

Каждое объятие было идеальным – за исключением тех случаев, когда мы не обнимались.

Очень редко у нас с Мэгги было что-то не так: эти отношения развивались практически идеально. Но, признаться честно, иногда было сложно.

Встречаться с Мэгги было одним из лучших решений, которые я принимал в своей жизни. Это не значит, что с ней было легко, но все равно это решение было правильным.

Чем больше времени я проводил с ней, тем больше замечал мелочи, которых никто другой не видел. Например, она вздрагивает, когда слышит, как течет вода, и пугается, когда кто-то касается ее со спины. Когда в комнате было больше людей, она как будто растворялась в воздухе, а иногда, когда мы смотрели кино, по ее щекам текли слезы.

– Почему ты плачешь? – спросил я.

Ее пальцы коснулись глаз, и, казалось, она удивилась слезам. Вытирая их, она натянуто улыбнулась мне и коснулась подвески в форме якоря.

Еще у нее случались панические атаки.

Я знал Мэгги много лет, но ничего не знал о них.

Она скрывала их, никому ничего не рассказывала. Мне было известно о них только потому, что иногда я прокрадывался к ней в комнату на ночь. Иногда она ворочалась во сне так сильно, что я готов был поклясться, что кошмары доведут ее до сердечного приступа. Когда я будил ее, ее глаза были широко раскрыты от ужаса, как будто она не узнавала меня, когда я ее касался.

Она сжималась в комок и закрывала уши, как будто слышала несуществующие голоса. Ее тело было покрыто потом, руки дрожали, она тяжело дышала. Иногда ее пальцы сжимали горло, а дыхание становилось прерывистым.

Всякий раз, когда я пытался проникнуть глубже в ее сознание, она отталкивала меня. Иногда мы ссорились. Во время этих ссор кричал только я. Ссориться с тем, кто не отвечает, было хуже, чем ссориться с тем, кто швыряет стулья. Ты чувствуешь себя беспомощным, как будто кричишь на стену.

– Скажи что-нибудь! – умолял я. – Реагируй!

Но она всегда оставалась спокойной, и это только больше выводило меня из себя.

Я пытался понять, что не давало ей покоя все эти годы, и это сводило меня с ума.

Меня сводило с ума, что я не могу залечить ее раны.

До нее у меня было много девушек, и мне казалось, что это легко. Я думал, что если мне есть, о чем с ними поговорить, значит, мы подходим друг другу. Если нам нравилось делать одно и то же, мы должны были быть вместе. В моих прежних отношениях мне всегда было что сказать. Мы всегда болтали, иногда часами напролет. Когда дело доходило до тишины, я всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Я всегда думал, что бы еще сказать, о чем еще поговорить.

С Мэгги все было по-другому. Она не отвечала.

Во время ее последней панической атаки я придумал, как ей помочь. Раньше, когда я кричал на нее, требуя, чтобы она впустила меня в свою голову, это не срабатывало. Когда я умолял о понимании, она толкала меня еще дальше.

Музыка помогла бы. Музыка могла бы помочь. Я знал, что она поможет. Мне музыка всегда помогала. Она сидела на кровати и плакала. Я погасил свет в ее спальне и включил на айподе «To Be Alone With You» Sufjan Stevens.