Вольное царство. Государь всея Руси - [2]

– Ну, Степан Тимофеевич, – вспыхивая острым взглядом, заговорил государь, – сказывай, что в городе наши деют, какое воровство умышляют?

– Немощным стал богомолец наш, архиепископ Иона, – ответил почтительно и с печалью старый дьяк, – слабеет рука его и во Пскове и в Новомгороде. Духовные-то новгородские мыслят, и яз мыслю, может, вборзе уж и жребий будут тянуть по старине[1] у Святой Софьи.

– Что ж с ним, Степанушка? – спросила великая княгиня Марья Ярославна.

– Дряхлеет наш архиепископ, государыня, и на лике его печать уже смертная. Мыслю, к зиме сей представится.

– А на кого жребий вынуть метят? – спросил дед Курицын.

– Бают, на священноинока Феофила, мниха Пимена, казначея софийского, да на протопопа Лексея, а и то лишь промеж собя о сем шепчутся. Пимена-то, бают, Борецкие хотят, доброхот он их.

– Слыхал уж яз, – заметил Иван Васильевич, – о Пимене сем от Афанасья.

– От Братилова? – спросил Бородатый.

– От него. Сказывал, будто тать сей Пимен. Казну соборную обкрадывает.

– Шепчут о сем в народе-то, а как разведать? Владыка же совсем немощен стал.

– Ну да сие не вельми важно, – перебил его великий князь, – скажи, истинно ли, что великие бояре, златопоясники новгородские, с королем Казимиром тайно ссылаются и под руку его хотят?

– Истинно сие, государь, – продолжал Степан Тимофеевич, – верно все, что про них мы тут баили. Токмо примолвлю к сему: обмануть нас хотят новгородцы, за неразумных нас почитают.

– Сие токмо к добру, – живо откликнулся великий князь, – пусть их так мыслят. Мы же, якобы веря им во всем и якобы не разумея их лжи и хитрости, упредим их во всех деяниях.

– Как же сие изделать, Иванушка? – спросила княгиня Марья Ярославна.

Иван Васильевич весело усмехнулся и, обратясь к сыну, молвил шутливо:

– А ну-ка, Ванюшенька, сказывай, как нам с новгородцами быть?

– Бить их надобно…

Все засмеялись, а государь ласково обнял сына за плечи и добавил:

– Пусть вороги наши тешатся сговорами да сборами. Мы же их, пока они тайно ссылаются, упредим – поодиночке бить будем, а первей всех Новгород, как Ванюшенька нам указывает.

После трапезы, когда стали сходиться званные к государю воеводы его, бывшие в то время в Москве, княгиня Марья Ярославна ушла с внуком в свои покои. Знала она, что сын не любит на военном совете людей, ратного дела не разумеющих.

Из воевод, кроме князя Юрия Васильевича, были: князь Иван Юрьевич Патрикеев, князь Федор Давыдович Стародубский-Пестрый, князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, князь Данила Димитриевич Холмский, Борис Матвеевич Слепец-Тютчев, Василий Федорович Образец-Симский и Петр Федорович Челяднин. Государь хотя был весел и с виду спокоен, но кто знал его хорошо, видел по дрожанию рук, что взволнован он очень сильно. Поздоровавшись с воеводами, Иван Васильевич обратился к дьяку Бородатому:

– Сказывай-ка всем, Степан Тимофеич, что ведаешь про воровство новгородское.

– Из того, государь, что яз в Новомгороде своими очами видел и своими ушми слышал, ясно: переметнуться хотят новгородцы к Литве и латыньству. Сносятся Борецкие не токмо с Казимиром, а и с немцами и татарами.

– Верно, – добавил дьяк Курицын, – ведомо нам от Даниара-царевича, что Ахмат тайно ссылается и с ними и с крулем польским, круль же на нас и немцев подымать будет.

– И яз так мыслю, – продолжал Бородатый, – новгородцы же из бояр великих, как Борецкие, Лошинские, Есиповы, Ананьины и Афанасьевы, смуту сеют, наместнику государеву и дворецкому дерзко грубят, с веча прямо толпой приходят, а людей московских грабят и за приставы берут.[2] Имя государево не доржат честно и грозно, а лают и бесчествуют. – Помолчал старый дьяк и добавил: – Они тобя, государь, не боятся и мыслят токмо, как бы заратиться с нами. Приказы твои не чтут, и митрополита Филиппа посланья в наук им нейдут. Когда яз был еще в Новомгороде, собирали они к тобе посла своего, посадника Василья Ананьина, якобы для ради земских дел и твоих жалоб, на деле же для ради сокрытия злоумышлений своих, дабы врасплох нас застать, к рати не готовыми.

– Когда ж Ананьин-то к нам будет? – спросил Иван Васильевич.

– Мыслю, государь, что дней через пять, а то и ранее.

– Встреть его, Степан Тимофеич, – перебил старого дьяка великий князь, – встреть почетно, якобы и впрямь боимся мы Новагорода, будто ни о чем не ведаем и не разумеем. – Государь помолчал и добавил, обращаясь к дьяку Курицыну: – А ты, Федор Василич, снаряди посла от нас с приказом вотчине нашей Пскову, дабы готовы были рать поднять на Новгород. Пускай посол наш о пищалях им скажет, дабы при надобности нам пищали у них при полках были. На всяк случай… – Иван Васильевич оглядел всех воевод и глухо спросил: – Разумеете, воеводы?

– Разумеем, – сразу ответили все. – Вороги, как волки коня, нас со всех сторон обступают.

– Новгород, – продолжал государь, – Польша, Литва, немцы, а Казань и Тверь нож за пазухой доржат. Ахмат и прочие татары всегда зла нам хотят, опричь крымских, которые пока сами Ахмата боятся. – Иван Васильевич помолчал, раздумывая, и продолжал снова, всё повышая голос: – Поодиночке-то все они не страшны нам, а ежели вот все они соединятся воедино, не быть более Москве! Растопчут государство Московское, по частям раздерут!