Волна - [23]

Четыре

Лондон, 2008 год

Передо мной лежит кусок железного колчедана, или пирита. Его еще называют «золото дураков», но Вик всегда настаивал на правильном названии — пирит. Он читал о нем в книге о рудах и минералах. Маленький блестящий слиток лежит на том самом месте, где Вик оставил его неполных четыре года назад. На каминной полке в детской. Я беру его в руки и вспоминаю. Сын купил его в Музее науки в наши последние выходные в Лондоне. Мы разрешили ему потратить два фунта, и он выбрал этот слиток. Мой взгляд никак не может сфокусироваться, задержаться на чем-нибудь в детской, но этот колчедан я вижу предельно четко. И еще два красных школьных рюкзачка — они, как всегда, висят на ручке двери. Я крепко сжимаю слиток в руке, но не могу заставить себя прикоснуться к рюкзакам, там в каждом — по скальпелю.

Я уже почти пришла в себя после воплей в прихожей. Едва Анита закрыла за нами входную дверь, я рухнула на пол у лестницы и завыла. Итак, я все-таки сделала это. Вошла в наш дом впервые с тех пор, как уехала отсюда со Стивом и мальчиками в тот декабрьский вечер. Три года и восемь месяцев назад, почти день в день. Большую часть этого времени мысль о лондонском доме вселяла в меня лишь ужас и страх. В первые месяцы, когда я не могла даже заставить себя выбраться из кровати, мне хотелось его уничтожить. Я желала ему провалиться сквозь землю. По истечении времени, напротив, стало важно знать, что он стоит на месте в целости и сохранности и ждет меня в том виде, в каком мы его оставили. Это давало какую-то уверенность, но все равно само его существование превращалось в пытку. Я уходила от любых разговоров о нем. Невыносимо было даже думать о возвращении. Один вид нашего дома, наверное, окончательно раздавил бы меня.

Казалось, дом должен был бы встретить меня бесприютной пустотой. Но когда я наконец перестала выть, трясясь всем телом, в прихожей и прислонилась спиной к перилам, чтобы отдышаться, взгляд уперся в потолок, и острая боль сменилась удивлением. Как будто мы никуда не уезжали! Вот этот карниз — я видела его сегодня утром. Конечно, видела — когда мальчики сбежали вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки, и в большом зеркале на секунду отразились их лица.

Теперь я обхожу одну за другой все комнаты, сажусь на пол. Всё так, как в день нашего отъезда. Даже невыброшенный мусор сохранился. Вот они — обломки нашей жизни, и все в прекрасном состоянии. Все сразу. Я совершенно сбита с толку: отдельные кусочки не собираются в цельную картину. Они мертвы, мой мир рухнул, но здесь все по-старому. Видимо, они просто куда-то вышли десять минут назад. Дом не нуждается в том, чтобы его возрождали, ритм его существования никак не изменился.

В последние четыре года наша прошлая, лондонская жизнь представлялась мне чем-то зыбким, почти призрачным. Но теперь она возвращается ко мне, как будто стены дома вдыхают ее в меня.

За прошедшие годы я лишь несколько раз видела наши вещи. В первые месяцы лондонские друзья привозили мне в Коломбо кое-что на память: фотографии в рамках, на которые у меня не было сил смотреть; футболку Стива, которую я до сих пор надеваю на ночь, хотя она протерлась до дыр; книжку про рыжего пса Клиффорда, которую я сразу убрала с глаз подальше. А здесь практически всё — и всего так много, что сразу не осмыслишь. Пока я понимаю лишь отдельные картинки, которые выхватывает взгляд.

Конечно, есть следы и нашего отсутствия: например, яблони разрослись на весь сад — мы, конечно, подрезали бы ветки. Когда я подходила к крыльцу, из кустов выскочила испуганная лисица и через дыру в заборе метнулась на соседскую лужайку, но и оттуда сверлила меня глазами — теперь я непрошеный гость на ее территории. На полке в гостиной — пожелтевшие газеты за декабрь 2004 года. В кабинете к стене приколоты распечатки четырех билетов на «Снеговика» — на 5 января 2005 года.

На полу в спальне громоздятся неразвернутые рождественские подарки. Я вдруг вспоминаю, что все это надарили Вику и Малли родственники Стива перед нашим отъездом на Шри-Ланку. «В Коломбо у вас будет полно подарков. А эти откроете, когда вернетесь. Так даже интереснее», — сказала я мальчикам. Нахожу рождественскую открытку в заклеенном красном конверте. Вик подписал ее моим родителям: «Дорогие дедушка и бабушка, мы прилетаем в Коломбо 8 декабря. Викрам и Малли». Видимо, я забыла отправить ее перед отъездом. А вот календарь на 2005 год — Малли собственноручно сделал его в школе. Он весь обклеен оранжевыми и золотыми кружочками, которые мой сын с удивительным прилежанием вырезал из цветной бумаги. Сердце рвется в клочья.

И все-таки, бесцельно бродя по комнатам, я чувствую, как в душу капля за каплей просачивается покой, притупляя боль — чуть-чуть, самую малость. Здесь почти можно представить, что все осталось по-прежнему. Мы живем в этом доме. В спальне детей все так же стоит игрушечная коляска, а в ней сидит любимый пупс Малли. На полке лежит его корона из фольги, а у камина стоят розовые балетные туфли. На полу валяются листы, на которых Вик записал результаты воображаемых крикетных матчей. Австралия — Намибия, Индия — Зимбабве. В этих выдуманных турнирах Шри-Ланка неизменно проигрывала — назло мне, конечно. За стеклом книжного шкафа красуется маленькая нашивка, которой наградили Вика перед самым нашим отъездом — за восьмисотметровый заплыв. Я обещала, что, когда вернемся, пришью этот лоскуток ему на плавки. На синем деревянном столе лежит стишок — мы вдвоем с Малли сочинили его про страшного зверя, которого сын назвал Гиддименони. Зверь живет в морской пучине; у него длинные лиловые уши, а на носу растет кактус. Само чудище нарисовано здесь же, под стишком. В этой комнате дети были в такой безопасности.